Грэхэм Мастертон - Пария

Дрожа, я посмотрел на смятую постель. Там ничего не было: ни крови, ни тела, ничего. Я чувствовал, как по моему телу сплывает пятно спермы, и коснулся липкой сырости на моем теле. Это был кошмарный сон, повторял я себе. Эротический кошмар. Помесь страха и голода по женщине, перемешанная с воспоминаниями о Джейн.

Я вообще не хотел возвращаться на ложе. Я боялся заснуть. Но было два часа ночи, и я чувствовал такую усталость, что мечтал только об одном: заползти под одеяло и закрыть глаза. Я сдавил виски руками, пытаясь успокоиться.

Через минуту я заметил, что на простыне начинают появляться какие-то коричневые пятна, напоминающие следы горелого. Некоторые из них даже слегка дымились, как будто кто-то выжигал их снизу раскаленным прутом или концом сигареты. Завороженный и полный страха, я смотрел, как перед моими глазами появляются кружочки, петли, перекладины.

Они были смазаны, трудночитаемы, но это несомненно были буквы. СП… И… О… Л…

СПАСИ МЕНЯ? СПАСЕНИЕ?

И тогда меня осенило. Правда, я напал на эту мысль лишь потому, что накануне общался с Эдвардом Уордвеллом. Но все сходилось так великолепно, что у меня не появилось и тени сомнения, что буквы могут означать что-то иное. Не СПАСИ МЕНЯ или СПАСЕНИЕ, а только СПАСИ КОРАБЛЬ.

Через посредника, духа моей жены, что-то, что находилось под водой, в трюме «Дэвида Дарка», молило о спасении.

Оставшуюся часть ночи меня ничто не беспокоило, и я спал почти до семи часов утра. Перед самым ленчем я поехал в деревню Грейнитхед, оставил машину посреди рынка и пошел по мощенной улице к лавке «Морские сувениры».

Грейнитхед был уменьшенной копией Салема, скопищем домов постройки восемнадцатого и девятнадцатого века и множества лавок, сгруппировавшихся вокруг живописного рынка. Три или четыре узкие крутые улочки вели от рынка вниз, к живописной полукруглой пристани, где в теперь всегда было полно яхт.

До середины пятидесятых годов Грейнитхед был замкнутым, забытым рыбацким поселением. Но в конце пятидесятых и в начале шестидесятых рост благосостояния среднего класса привел к распространению парусного спорта и океанической рыбной ловли, вследствие чего Грейнитхед быстро стал привлекателен для всех, кто желал иметь домик над морем в паре часов езды автомобилем от Бостона. Энергичная комиссия выдоила достаточно денег из федеральных фондов и фондов штата, чтобы реставрировать все прекрасные и исторические здания в Грейнитхед, разрушить старые кварталы рыбацких домишек и заменить нищие ободранные лавки на побережье рядами ювелирных магазинов, салонов мод, галерей, кондитерских, кофеен, рыбных ресторанов и других модных, элегантных и экстравагантных магазинов, какие можно увидеть в каждом современном торговом центре Америки.

Я часто задумывался, можно ли сейчас в Грейнитхед купить обычную еду и обычную посуду для домашнего хозяйства? Ведь не всегда же человек хочет есть сосиски по-баварски или покупать уникальные, вручную расписанные горшки для своей шикарно обставленной кухни.

Правда, лавка «Морские сувениры» со своим ядовито-зеленым фронтоном и псевдогеоргианскими окнами также не грешила хорошим вкусом. Внутри нее были громоздились в беспорядке горы драгоценного мусора: модели кораблей в бутылках, блестящие латунные телескопы, секстанты, корабельные кулеврины, багры, гарпуны, навигационные циркули, картины и гравюры. Конечно же, наибольшим спросом пользовались носовые фигуры кораблей — чем грудастее, тем дороже. Стоимость подлинной носовой фигуры начала девятнадцатого века, особенно если она представляла собой сирену с голой грудью, более пышной, чем у Мерилин Монро, достигала астрономических сумм — тридцать пять тысяч долларов и выше. Но все же спрос был так велик, что я нанял старичка из Сингин-Бич, который вырезал из дерева «точные копии» старых носовых фигур. Образцом ему служил разворот журнала «Плейбой», вышедшего в мае 1962 года.

На половике под дверями лежала куча писем и счетов, а также уведомление, что пришли гравюры, купленные мной на прошлой неделе на аукционе у Эндикотта. Я должен буду позже зайти на почту, чтобы забрать их.

Хотя я и смог перехватить пару часов сна, но все равно чувствовал себя подавленным и нервничал. Я вообще не хотел уезжать из Грейнитхед, но при этом знал, что не способен провести еще хоть одну ночь в собственном доме. Меня раздирали страх и страдание. Я боялся этого холода и этого шепота, поскольку уже знал, что подобный призрак убил миссис Саймонс, используя одну лишь черную магию. И я страдал, поскольку я любил Джейн, а Джейн уже не было в живых, и видеть ее, слышать, прикасаться — это было выше моих сил.

В лавку вошла пара средних лет, оба толстые, в одинаковых коричневых «дутых» куртках и одинаковых очках со стеклами, толстыми, как бутылочное стекло. Они заморгали при виде моделей кораблей и пошептались друг с другом.

— Красиво, правда? — заговорила «она».

— Вы, наверно, знаете, как все это делается? — неожиданно спросил меня «он». Он говорил с явным акцентом Нью-Джерси.

— Имею некоторое понятие, — я кивнул головой.

— Для этого пригибают мачты, понимаете, чтобы те лежали плоско, и привязывают все нитками, а когда корабль уже в бутылке, тянут за нитки — и мачты поднимаются.

— Да, — сказал я.

— Человек ежедневно чему-то учится, — заявил муж. — Сколько это стоит? Это китобойное судно?

— Эту модель выполнил юнга с корабля «Венчер» в 1871 году, — ответил я. — Две тысячи семьсот долларов.

— Простите?

— Две тысячи семьсот долларов. Могу снизить до двух тысяч пятисот.

Муж онемел и вытаращил глаза на модель, которую держал в руке. Наконец он заговорил:

— Две тысячи семьсот долларов за корабль в бутылке? Я сам могу сделать то же самое за полтора доллара.

— Вот возьмите и сделайте, — посоветовал я ему. — Сейчас большой спрос на корабли в бутылках, даже современного изготовления.

— Иисусе… — простонал муж. Он поставил бутылку с такой набожностью, как будто она превратилась в Святой Грааль, и двинулся в сторону выхода, но все же посматривая, неохотно, по сторонам, чтобы совсем не потерять лицо. Я совершенно точно знал, что, прежде чем выйти, он спросит меня о цене еще какой-то вещи, скажет: «Ну, я подумаю и зайду попозже», — после чего исчезнет навсегда.

— Сколько стоит этот багор? — будто прочитав мои мысли, спросил он.

— Этот багор? Он с корабля «Джон» Поля Джонса. Восемьсот пятьдесят долларов. Честно говоря, уникальный образец и исключительно дешево.

— Гммм! — заворчал муж. — Мне надо подумать. Может, зайдем к вам после ленча.

— Премного благодарен, — ответил я, глядя, как они выходят. Едва они исчезли, как в лавку влетел Уолтер Бедфорд, с широкой усмешкой на лице. Он был в черном костюме под непромокаемым плащом — на размер больше, чем нужно.