Грэхэм Мастертон - Пария

— Огромное спасибо, Джон. Ты на самом деле не представляешь, что все это для нас значит.

— Лады, увидимся завтра вечером. Только не приезжайте слишком рано, хорошо? Лучше всего около одиннадцати вечера. И прошу еще раз: обязательно предупреди Констанс.

— Что ж, я предупрежу ее, — уверил мистер Бедфорд и вышел из лавки с такой миной, будто только что узнал, что заработал миллион долларов.

Я сидел в лавке до четырех часов дня. Несмотря на то, что было только начало марта и погода была паскудная, дела шли довольно хорошо. Мне удалось продать большой мерзкий телеграф в корабельном исполнении двум педерастам из Дарьена, штат Коннектикут, которые радостно загрузили его в свою блестящую голубую фургонетку-«олдсмобиль», а один серьезный убеленный сединами мистер почти час просматривал мои гравюры, безошибочно выбирая самые лучшие.

Заперев лавку, я пошел в бар «Бисквит» (прости меня, Боже), где заказал себе кофе с пирожным. Там работали приятные официантки, а одна из них, Лаура, была подружкой Джейн и могла разговаривать со мной так, чтобы не огорчать меня.

— Ну и как сегодня дела? — спросила она, ставя передо мной кофе.

— Неплохо. Я наконец-то продал этот корабельный телеграф, который Джейн терпеть не могла.

— Ох, ту штуковину, которую ты привез из Рокпорта, когда поехал на закупки один?

— Вот именно.

— Ну, на будущее не покупай таких вещей, — предупредила Лаура. Иначе дух Джейн начнет регулярно являться тебе.

Я невольно скривился. Лаура присмотрелась ко мне, склонив голову, и спросила:

— Не смешно? Извини. Я не хотела…

— Все в порядке, — уверил я ее. — Это не твоя вина.

— Мне действительно очень жаль, — повторила Лаура.

— Забудь об этом. Просто у меня плохое настроение.

Я допил кофе, оставил Лауре доллар чаевых и вышел на мороз. Проходя через рынок Грейнитхед, я думал, что охотнее всего сел бы в машину и ехал бы всю ночь на запад, подальше от Массачусетса, назад в Сент-Луис, а может, и еще дальше. Несмотря на непрестанный ветер, несмотря на близость океана, мне казалось, что Салем и Грейнитхед крайне малы, темны, стары и затхлы. На меня давила огромная тяжесть минувших лет, всех этих исторических зданий, давно умерших людей, таинственных случаев из прошлого. Тяжесть ложащихся слоями предубеждений, гнева и страдания.

Я поехал на юго-запад, до улицы Лафайет, а потом свернул в Салем, проехав мимо кладбища «Звезда Морей». День был исключительно солнечным, сильный свет отражался в окнах домов, в стеклах машин и яхт. Небо серебряной иглой прошивал самолет, совершая круг перед посадкой в аэропорту Биверли, в пяти милях отсюда.

Я доехал до улицы Чартер, напротив главного управления полиции свернул вправо, на улицу Либерти, и там запарковался. Потом я перешел на другую сторону, к Музею Пибоди, на площади Ист-Индиа.

Салем был отреставрирован так же, как и Грейнитхед, а недавно восстановленная чистенькая площадь Ист-Индиа была заново вымощена и украшена в центре фонтаном в форме китайской пагоды. С западной стороны площадь соединялась с длинным крытым торговым пассажем, где рядами стояли изысканные ювелирные магазины, обувные и антикварные лавки. Подлинное здание 1824 года, известное как «Ист-Индиа Марин Холл», в котором располагался Музей Пибоди, совершенно не подходило к этому окружению и торчало над площадью как мафусаиловых лет родственник, свежевыбритый, вычищенный и великолепно одетый на свадьбу пра-пра-пра-пра… — внука.

Я нашел Эдварда Уордвелла в отделе морской истории. Он сидел, развалившись, в обширной каюте яхты «Барка Клеопатры» 1816 года, читая руководство по плаванию с аквалангом. Я постучал в деревянную стенку и завопил:

— Есть кто живой?

— О, Джон, — сказал Эдвард, откладывая книгу. — Как раз о тебе я и думал. Освежаю в памяти сведения о нырянии для начинающих. Все идет к тому, что хорошая погода удержится до завтрашнего утра.

— Разве что боги бури услышат мои молитвы и смилостивятся надо мной.

— Тебе нечего бояться, — уверил меня Эдвард. — Честно говоря, во время ныряния очень важно не бояться, по крайней мере хотя бы совладать со страхом. Под водой боится каждый. Мы боимся задохнуться, боимся темноты, боимся запутаться в водорослях. Некоторые ныряльщики чувствуют страх даже перед подъемом. Но если сумеешь немного расслабиться, то можешь пережить великолепнейшие минуты.

— Гмм, — заговорил я, так и не убежденный.

— Тебе не о чем беспокоиться, — успокоил меня Эдвард. Он снял очки и заморгал. — Я буду с тобой все время.

— Когда ты заканчиваешь работу? — спросил я. — Мне нужно с тобой поговорить.

— Мы запираем в пять, но потом нужно немного прибраться. Это займет минут двадцать.

Я огляделся. За арочными окнами музея спускались сумерки. Близилась очередная ночь, время, когда мертвые из Грейнитхед могут посещать своих потерявших их близких. Время, когда снова могла появиться Джейн. Я собирался ночевать сегодня в Салеме, в мотеле «Под боярышником», но у меня совершенно не было уверенности, что призрак Джейн может являться мне только в моем доме.

— Пойдем что-нибудь выпьем, — предложил я. — Я собираюсь в «Корчму любимых девушек». Может, встретимся там около шести?

— У меня идея лучше, — ответил Эдвард. — Иди в пассаж и представься Джилли Кормик. Она ведет наш корабельный журнал и завтра плывет с нами, но вы прекрасно можете познакомиться и дожидаясь завтрашнего утра. Джилли управляет салоном под названием «Лен и кружева», вроде бы шестая с края лавка под арками. Я приду туда, как только закончу работу.

Я вышел из музея и прошел через площадь Ист-Индиа. Наступали сумерки, становилось все холоднее. Я энергично потирал руки, разогревая их. Меня миновала небольшая группа туристов. Одна из женщин громко сказала с носовым техасским выговором:

— Разве здесь не чудесно? Я прямо-таки чувствую атмосферу восемнадцатого века.

«Лен и кружева» оказались, элегантным и дорогим салоном, где продавали платья в стиле принцессы Дианы, с жабо, бантами, высокими воротниками и надувными рукавами. Черноволосая, плоская как доска девица направила меня вглубь салона, показывая за себя длинным кроваво-красным ногтем; там я и нашел Джилли Маккормик, которая как раз завязывала разноцветный, в веселых тонах пакет для какой-то пропахшей нафталином древней бостонской матроны в облезлой норке.

Джилли была высока, курчава, черноволоса; красивое лицо, слегка выдающиеся скулы. Одета она была в черно-серую юбку, доходящую до половины полных икр, и одну из льняных блузок собственного изготовления с кружевным жабо, которое тщетно пыталось скрыть ее пышные груди и тонкую талию. На ножках с высоким подъемом были маленькие черные туфельки на высоком каблуке. Туфельки Пифии, как называла их Джейн.