Мария Семёнова - Джокер

Козлобородый не остановился, даже не замедлил шагов. Сунув руку под плащ, он выхватил свой собственный меч, подобно поясу обвивавший тело, и взмахнул им — молча и деловито. Это был «удар монашеского плаща» — сверху наискось, справа налево и от ключицы до печени. Раздался звук, будто вскрыли жестянку, чмокнула плоть, и караульщик упал на землю, рассечённый точно по канону — практически надвое. Рядом упал разрубленный ганифитиш. Хвалёный крупноячеистый дамасский булат оказался бессилен перед мечом азиата. Ни шума, ни звона, ни высеченных искр, вообще ничего.

— Хэвва! Хэвва! Хэвва! — вскочили часовые, устремились вперёд, завертели над чалмами сверкающие клинки. — Хэвва!

Но для мечей азиатов не существовало преград. Они с поражающей лёгкостью проходили и металл, и человеческую плоть. Минута, другая — и всё было кончено, цветы в водоёме окрасились кровью.

— Тай! Тай! — Козлобородый оглядел поле боя, о чалму убитого вытер меч и очень осторожно приблизился к мавзолею.

Он шёл походкой победителя, знающего, что на самом деле бой только начался.

Вход закрывала древняя, украшенная чеканкой дверь. Усыпальница, казалось, общалась с вечностью: изнутри не доносилось ни звука.

Хорошенько прислушавшись, козлобородый сделал знак, и один из «сыновей» шагнул к двери. Его клинок молнией рассёк плотный воздух… Засов, массивные петли, калёный язычок замка — всё распалось, точно ломтики сыра. Сейчас же в руке второго «сына» загорелся фонарь, и его нога стремительно впечаталась в дверь.

Внутри мавзолей был величествен и великолепен. Гранитное надгробие в центре, бронзовое, дивной работы ограждение, синие, жёлтые, ярко-красные каменные цветы, распустившиеся на стенах… Впечатление торжественности и призрачности бытия не нарушала даже деревянная лежанка вроде пляжного топчана, убого притулившаяся в углу.

В целом усыпальница навевала мысль о прихожей, за которой открывается дорога если не в лучший мир, то уж явно — в иной…

А ещё внутри этой прихожей имелись привратники. Сгорбленный, седой как лунь старик и парнишка в очках, явно не боец. Один держал наперевес палку, другой — медный ножичек для разрезания бумаги… Жалкая и смешная картина, но козлобородый и «сыновья» прошли слишком долгий путь, чтобы хоть с чем-то считаться. Миг — и парень беспомощно распростёрся на полу. Жалобно звякнул нож, отлетела в угол палка.

— Слово! — на давно забытом языке проговорил козлобородый, и страшное остриё меча поплыло к старику. — Отдай мне Слово, и твой любимый ученик умрёт быстро. Не отдашь — и его предсмертные крики не дадут тебе покоя даже после смерти…

Он сделал едва заметный знак, и один из его спутников начал состругивать парню ухо.

Кто сказал, будто очень острое лезвие режет без боли?.. Раздался крик на пределе рвущихся связок.

Великолепная акустика мавзолея подхватила его, тысячекратно размножила…

— Прекрати, — хрипло выдохнул старик. Всхлипнул, погасил в глазах ненависть. — Пусть будет так. Убейте его быстро, и я скажу Слово.

— Тай! — одобрил козлобородый, палач кивнул, лезвие опустилось парню на шею. По мраморному полу, быстро застывая, растеклась липкая лужа.

— А теперь, — козлобородый посмотрел на старика, — говори.

Его меч подрагивал в воздухе, словно разъярённая металлическая кобра, готовая к броску…

И тут старик расхохотался. Громко и ненавидяще, глядя в лицо козлобородому страшно блестящими глазами. Говорят, слово может убивать, а уж смех… Потом лицо старца исказила судорога, а с побелевших губ сорвалось жуткое:

— Мамира кабири барит китир сохн! Будь ты проклят…

— А-а вот, значит, как, — протянул козлобородый, хмыкнул и вдруг сделался презрительно спокоен. — Ну что ж…

Звонкая стремительная змея, наделённая собственной жизнью, ужалила старика прямо в сердце. Вырвался последний стон, мягко подогнулись ноги, начали разглаживаться черты…

Козлобородый присел рядом с телом, повернул его поудобней, примерился — и одним движением руки загнал точно в основание черепа вытащенный откуда-то гвоздь.

Гвоздь был внушительный, кроваво-ржавый, очень напоминающий железнодорожный костыль. Был он, видимо, не простой, потому что тело старика вздрогнуло. Раздался громкий хрип, зубы мертвеца судорожно клацнули, и покойник начал вставать, словно его тянула вверх мощная невидимая рука. Вот она вздёрнула старика на ноги, тряхнула так, что открылись глаза, и козлобородый, не теряя ни минуты, заглянул в их мутнеющую глубину.

— Слово! Отдай мне Слово! Слово открой и покажи проход! Я повелеваю, покажи!

Голос, отточенный не хуже клинка, бил по ушам и связывал волю.

— Да, господин, да, — захрипел мертвец, вздрогнул и трудно пошагал вперёд. — Да, господин, да.

Со стороны он напоминал персонажа третьеразрядного «ужастика» о живых мертвецах. Беда только, всё происходило не в заэкранном пространстве, а наяву.

Вот он дошаркал до гробницы, встал и дотронулся до ажурной мраморной розы.

— Альз! Альз! Альз!

Глухо щёлкнула секретная пружина, заработал невидимый механизм, и мраморная глыба с низким гулом отошла, открывая вход в чернеющую неизвестность. Вниз вела узкая каменная лестница, из бездонного прямоугольного провала тянуло запахом тысячелетий…

Козлобородый не спеша подошёл, двумя пальцами извлёк чмокнувший гвоздь. Спрятал, не вытирая, переступил окончательно обмякшее тело и первый начал спускаться в развёрстую преисподнюю.

— Тай! Тай!

«Сыновья» не мешкая последовали за ним, их фонари напоминали морские прожектора, бьющие до горизонта. Шагали молча, след в след, напряжённо вслушиваясь в темноту…

Узкая крутая лестница скоро закончилась, воздух сделался парным, точно в бане, и впереди открылась просторная галерея, проложенная, если верить рисункам на стенах, ещё во времена фараонов.

Это, несомненно, была часть какого-то древнего захоронения наподобие Серапеума. [35] Огромный лабиринт из подземных галерей, обнаруженный в XIX веке знаменитым французским египтологом Огюстом Мариеттом. Восковые краски, неподвластные тысячелетиям, поражали воображение. Вот Его Величество Царь Правогласный — грозный, исполинского роста, в двойной короне Повелителя Обоих Миров, [36] Верхнего и Нижнего Египта. окружённый дрессированными львами и прирученными грифами, выступает на врага во главе победоносного войска. Вот, сопровождаемый ручными бабуинами, он отыскивает корень мандрагоры — символ счастья, жизни и чудесного врачевания. А вот он спускает любимца, солнечно-рыжего камышового кота, на гусей дельты Нила, и это не просто охотничья сцена, ведь гуси суть образы поверженных врагов, быстротечно улетающего времени и даже злокозненных принципов косности материи. А вот…