Мария Семёнова - Джокер

— Ладно, было предложено, — улыбнулась Бьянка. Прикончила банан и посмотрела на Песцова с ненаигранным сожалением. — Что ж, давай допьём — и на боковую. Утро вечера мудренее…

А сама в лучших традициях Лукреции Борджиа высыпала что-то из перстня в его стакан, да так ловко, что Песцов и не заметил.

Так уж получалось, что все судьбоносные события в лесном лагере происходили на том самом мостике через Чёрную речку. Наверное, всё-таки не особенно ошибались древние, полагавшие, что по рекам проходят границы между мирами. И правда, по сю сторону всё было достаточно будничным и знакомым. Болото, тонкие раскопы, тёмные ельники… По ту сторону берег был крутым, обрывистым и песчаным, то есть странным вдвойне. Во-первых, откуда бы взяться песчаным обрывам среди сплошных трясин. А во-вторых и в-главных, берег-то был восточный. Это при том, что в Северном полушарии у всех порядочных рек именно восточные берега всегда низменные и пологие, и благодарить за это стоит не прихоть географов, а столь фундаментальную силу, как земное вращение. А здесь — сплошное шиворот-навыворот. И ещё над обрывом гвардейским строем стояли могучие сосны, хоть Шишкин с мольбертом располагайся напротив. Подумаешь немножко и поверишь — другой мир. Между прочим, безбашенные акселераты из числа Колиных подопечных на ту сторону не совались ни разу, хотя никто им не запрещал. Надо полагать, необъяснимым образом просто в голову не приходило…

Краев сощурился на залитый солнцем сливочно-желтоватый обрыв и тускло подумал, что и сам до сих пор не удосужился побывать на том берегу. Почему, интересно бы знать?..

Песцов протянул руку, вытянул из пальцев у Краева листок бумаги, ещё раз прочитал, вздохнул и порвал на клочки. Двое мужчин стояли точно посередине мостика, ровно там, где должна была пролегать гипотетическая граница между мирами. Прозрачно-чёрная вода внизу бежала на удивление быстро, с журчанием обтекая коряги.

— Вот такие, брат, дела, — мрачно проговорил Семён. — Прости. Получается, я тебя кинул. На, держи. Устал я что-то…

Он вытащил «гюрзу», резко дослал патрон, рукояткой вперед протянул оружие Краеву. Лицо у него было не просто белое — аж с зеленью. Смесь снотворного с коньяком он ещё как-то мог выдержать, но вот измену и то, что Бьянка мало что ушла, так ещё и опоила его, как последнего лоха…

А главное, кинула Краева. Лишила надежды. Той самой, которая умирает последней.

— Брось, Семён, — отстранился от «гюрзы» Краев. — Убери. Ты что, в самом деле ей верил? Ну и дурак… Впрочем, мы с тобой по жизни оба дураки…

В смысле внешнего вида они с Песцовым нынче были два сапога пара. Олег ещё с утра ощутил приближение приступа и загодя «вмазался» чудотворным лекарством. И… кажется, наступил тот самый день: снадобье отказывалось помогать. Ну, то есть боль явилась не в полном объёме, он по крайней мере стоял тут и разговаривал, вместо того чтобы беспомощно блевать за кустом, корчась на четвереньках… Но сознание беспомощно ворочалось под придавившей его бетонной плитой, и где-то вдалеке звонил колокол, сообщая размеренно и печально: всё. Всё. ВСЁ…

Песцов мрачно молчал. Речка под ними играла белыми бумажными клочками, почему-то не торопясь уносить их вниз по течению. Казалось, журчащие завихрения силились сложить воедино прощальную записку из пятнадцати букв: «Как в море корабли». И почему все красивые бабы такие стервы?..

— Ладно, брат, — сказал наконец Краев, — Не бери в голову. Прорвёмся. Что там на ужин-то обещали?

Голос прозвучал спокойно, ему удалась даже улыбка. Песцов удивлённо посмотрел на него, и Краев повторил:

— Не боись, прорвёмся, старлей. Лучше посидим после ужина, покумекаем, как дальше воевать станем.

Песцов постоял с ним ещё немного, потом буркнул что-то вроде «Ну, до вечера» и ушёл в лагерь, где больше не было ядовитой и непредсказуемой Бьянки. Олег проводил его глазами и вытащил сотовый телефон. Раскрыл и включил, раза этак с третьего попав пальцем по крохотной кнопке…

— Знаю, знаю… — сквозь зубы пробормотал он, когда телефончик честно предупредил его об отсутствии сети. Действительно, на болотах не брал даже «Мегафон», вроде бы местный чемпион по охвату! Однако аппарат у Краева, любившего технические игрушки, был очень продвинутый. Появится сеть — и сообщения, которые будут сейчас введены, отправятся по назначению. А стало быть, те, кому они предназначены, их рано или поздно получат.

«Рубен, спасибо за всё!»

Ну не мог он избавиться от дурацкой привычки начинать SMS с имени адресата. Хотя и так было вроде бы ясно, к кому он обращался.

«Оксана, милая, прости и прощай».

Когда его голова бралась за своё, перво-наперво ему отказывала способность сосредоточивать взгляд на разной мелкоте вроде буковок на телефонном дисплее. У него и сейчас немедленно потекли из глаз слёзы, а сверло в голове заметно прибавило оборотов, но это, собственно, уже не имело значения.

«Не дрейфь, старлей, прорвёмся!»

Вот такой призыв стоять до конца, исходящий, по сути, от дезертира. Чувствуя, как меркнет, затмевается обморочной пеленой весёлый солнечный день, Краев вытащил наган и приставил дуло к пульсирующему виску. Вот оно и настало, то, ради чего всё затевалось.

Он с последним сожалением подумал про недописанный роман, который теперь наверняка так и канет впустую. Ладно, зато сейчас прямо и выясним, есть ли на самом деле загробная жизнь…

«Ну, Аллах акбар», — усмехнулся он и с решимостью фанатика надавил на спуск.

И — ничего не произошло…

Услышав пустой щелчок, Краев обиженно выругался. Снова надавил на крючок…

Результат был прежний.

Впечатал ударник в капсюль третий раз… Опять ничего!

Надежнейшее изделие бельгийского виртуоза категорически отказывалось функционировать. Зато прозвучал голос, какой вполне подошёл бы древнему скомороху:

— Ишь, расщёлкался тут, разошёлся, ворошиловский стрелок… Кто тебе дал, паря, право распоряжаться-то не своим? Ты жизню свою что, купил? Выменял? Выкрал? Так чего ж самовольничаешь?

— Самовольничаю?..

Возвращаться к обычной реальности оказалось неожиданно трудно. Краев повернулся, с усилием сфокусировал зрение и увидел балагура-мужичка, спускавшегося по тропинке с обрыва. Мужичка вроде поддатенького, в ватнике и начищенных до блеска сапогах. Лицо у него было доброе, бесхитростное, определённо располагающее. Этакий мудрец от станка и сохи, явившийся вправить мозги незадачливому самоубийце.

— А то, — со спокойным достоинством проговорил мужичок. — Пуля ведь дура, мозг холодец, а дыру в башке соплёй не заткнёшь. — И вдруг спросил: — Ну что, болезный, башка-то здорово достаёт?