Светлана Крушина - Тьма… и ее объятья

Если уж Лючио такой проницательный, почему не понял, что расспрашивать меня бесполезно? Впрочем, он ведь мог решить использовать меня только как наживку для Кристиана.

В комнате было прохладно, и я почувствовал, что зябну, хотя до сих пор оставался в куртке. Я спрятал руки в карманы и начал ходить по комнате, чтобы согреться. Вскоре я начал дрожать, и дрожь только усиливалась, до тех пор, пока я не обнаружил, что клацаю зубами, словно в сильном ознобе. Дрожь эта не имела уже никакого отношения к холоду, а происходила, скорее, от нервов. Чтобы хоть чем-то занять руки и голову, я сперва начал рассматривать брелок-ракушку, которую обнаружил в одном из карманов куртки. Эта вещь сейчас казалась мне особенно дорогой, потому что была памятью об отце, да еще потому, что ее не отобрал у меня Лючио. Но и на этот раз я не нашел в ракушке ничего особенного — да и что бы я мог найти? — и вскоре сунул ее обратно в карман.

Становилось все холоднее. Я подошел к окну и изо всех сил принялся дергать решетку. Она не поддавалась. Не знаю уж, на чем она крепилась к рамам, но мне не удалось даже хоть сколько-нибудь расшатать ее. Я только ободрал в кровь пальцы.

Тогда я плотнее запахнулся в куртку, забрался на кровать и свернулся в клубок. Я хотел подумать, как мне лучше теперь поступить, но мысли путались, перебиваемые страхом и тревогой как за себя, так и за Кристиана. Совсем скоро он поймет, если уже не понял, что со мной случилась неприятность. Он начнет меня искать, и навлечет неприятности и на себя тоже. А может быть, и на Агни.

И во всем виновата только моя беспечность и неосторожность.

Со дня смерти отца все пошло наперекосяк, и я совершал один необдуманный поступок за другим. Впрочем, это слишком мягко сказано: "необдуманный поступок", гораздо сильнее это походило на глупости. Я постоянно трясся от страха и делал глупости. Еще немного, и я сам себе стану противен.

Каким-то чудом я смог задремать. Но даже этот хрупкий сон отравлен был страхом, и длился недолго. Я проснулся, услышав, как в комнату кто-то входит.

Свет за окном уже мерк, но вошедший — точнее, вошедшая — все равно постаралась прикрыть лицо от света, повернув голову так, чтобы прядь волос скрыла его. Руки у нее были заняты, она несла поднос, на котором стояло несколько тарелок, накрытых другими тарелками.

Она молча поставила поднос на стол и так же молча повернулась, чтобы уйти. Я быстро прикинул, что, если не стану терять время, могу успеть опередить ее и выскочить за дверь. Если она, конечно, не заперта, и если у меня не закружится голова. Не давая себе времени для дальнейших раздумий, я спрыгнул с кровати. Женщина поймала мое движение и вдруг оказалась уже не у стола, а рядом с дверью, преграждая мне путь. Я же ни с того, ни с сего запнулся о собственные ноги и грохнулся на пол.

— Подождите! — крикнул я в отчаянии. — Я…

Но женщина уже скрылась за дверью. Проклятье! Я со злостью несколько раз ударил кулаками в пол и заплакал беззвучно и зло.

Через какое-то время слезы иссякли, и мне стало полегче. Правда, я совсем окоченел, и голод стал еще свирепее. Я медленно поднялся с пола; еда дожидалась меня на столе. Все давно уже остыло, если только когда-нибудь было горячим, но я был так голоден, что не стал привередничать. Пока я ел, совсем стемнело. Я обшарил всю комнату, но так и не смог найти никакого выключателя, и даже не смог припомнить, был ли здесь светильник или лампа. За окном, как и в комнате, была непроглядная тьма без единого огонька, без движения. И ни единый звук не доносился в мое узилище. Я добрых минут десять провел, прильнув ухом к двери, и все же не услышал ничего. Дом казался вымершим.

В темноте и тишине я провел довольно много времени. Спать я уже не мог. Я переходил от окна к двери и обратно, но тщетно ожидал хоть шороха, хоть шепота, хоть самого крошечного огонька. И это все сильнее тревожило меня. Я чувствовал себя почти больным от тревоги и волнения.

Наконец, когда я уже подумывал о том, чтобы каким-либо образом поднять шум, чтобы привлечь к себе внимание, за дверью раздались шаги. Я немедленно бросился к ней и встал у стены так, чтобы вошедший заметил меня не сразу. Таким образом я надеялся выиграть несколько секунд и попытаться выскочить из комнаты.

Дверь открылась, но никто не вошел в комнату. Я скосил глаза: на пороге замерла невысокая, очень изящная фигура. Это был Лючио. В руке он держал лампу, свет от которой ложился на его лицо причудливыми пятнами.

— Я предупреждал тебя, Илэр — без глупостей, — проговорил он негромко и очень мягко. — Дважды повторять не в моих правилах, но для тебя я готов сделать исключение. И хочу сообщить: даже если ты выберешься из комнаты, живым из этого дома ты выйдешь, пока я не позволю. Так что, прекрати эти игры в суперагента.

Я сразу поверил ему словам насчет того, что не выйду из дома живым. Если тут живет множество таких же неуравновешенных и агрессивных личностей, как Лючио и встреченная накануне женщина, которую он ударил, то я рискую расстаться с литром-двумя крови, а то и с жизнью.

— Иди за мной, — велел Лючио, и его глаза безошибочно отыскали мои глаза и так и впились в них.

На этот раз он, похоже, решился обойтись без чар и без гипноза, потому что я не ощутил ни головокружения, ни слабости. Я молча вышел из своего укрытия.

Вновь пройдя по коридору, мы вышли к лестнице и спустились по ней на второй этаж. Лючио шел сбоку и чуть позади меня, иногда легким движением подбородка указывая направление.

Комната, в которой завершился наш путь, была обставлена как гостиная. Здесь даже был устроен настоящий камин, в котором потрескивали дрова. Пламя было единственным источником света в гостиной. У камина стояли два кресла. В обоих сидели мужчины. Еще двое, мужчина и женщина, сидели на диване поодаль. Выглядели все они как обычные люди. Никто из них не мог сравниться с Лючио: хотя сейчас носферату был облачен в самую обычную светло-серую рубашку и обычные же черные брюки, своим великолепием он затмевал всех, кто оказывался рядом, и оставался фантастически элегантным и обаятельным.

Лючио вывел меня на середину комнаты, взяв за руку, и четыре пары глаз уставились на меня с хищным интересом.

— Прошу любить и жаловать, — проговорил Лючио, отступая в сторону и оставляя меня одного посреди комнаты в окружении существ, которые, вероятно, все являлись в буквальном смысле опасными хищниками. — Илэр Френе, сын нашего дорогого покойного друга Адриена Френе.

При словах "дорогого покойного друга" я дернулся, но промолчал.

— Разве он не должен быть тоже мертв? — с интересом спросила женщина. У нее были яркие пухлые губы и короткие светлые волосы.

— Признаюсь, я так и задумывал сначала, — согласился Лючио усаживаясь в кресло. — Но план не сработал полностью, и это оказалось к лучшему. Илэр будет нам полезен, так или иначе. Если, конечно, он согласится сотрудничать добровольно, а это будет только в его интересах… Илэр, сядь, пожалуйста. Ты не на допросе; я привел тебя сюда для мирного дружеского разговора.