Тара Смит - Посредники

С огромного столба в центре собрания спал покров, и небо вспыхнуло. Раздался удар грома, и Ундина содрогнулась всем телом. С большим трудом ей удалось подняться. Кажется, толпа раздвигается перед ней? А женщина, она действительно парит? Как парила до этого танцовщица «Флейма»?

Напев ввинчивался в ее мозг, и уже нельзя было разобрать, где она слышит звуки, произносимые кем-то другим, а где — свои собственные мысли.

«Исход. Исход. Исход», — шептало все внутри и снаружи.

Бабочки росли и превращались в бешено вращающиеся шары разноцветного огня. Один из них пронесся мимо, обдав жаром; если бы не усталость, она бы бросилась бежать…

Потом ударила молния; казалось, она была здесь, совсем близко, и Ундина не удивилась, когда молодые люди, державшиеся за перевитый материей столб, закатили глаза и рухнули наземь. Осталась стоять только одна девушка с длинными рыжими волосами, собранными на затылке в конский хвост. Когда молния погасла, она бросилась к одному из упавших — светловолосому парню, Ундина раньше уже видела его в лесу. Он все еще сжимал одну из обернутых белой тканью цепей. Из его рта вытекло немного крови, похожей на шоколадный сироп. Толпа замерла. В воздухе запахло паленым мясом и дождем.

Что ты почувствуешь, если узнаешь о себе нечто такое, о чем всегда догадывался? Не потрясение, потому что ты и раньше все это знал, но и не облегчение. Понимание редко приносит облегчение. Наверное, ты испытаешь приятное чувство определенности, словно только что переехал в новый дом. В этом месте еще нет ни твоих вещей, ни уюта, ни воспоминаний, но оно теперь твое, и ты должен здесь жить.

Никс Сент-Мишель редко чувствовал себя уютно в этой жизни. Наверное, только в Ситке, с матерью и дедом, но это было давно, и теперь Никса связывали с домом только редкие воспоминания, похожие на полузабытые фильмы. Он привык думать, что дом ему не нужен, и не верил всякой ерунде: дескать, дом там, где твое сердце, или если твой дом всегда с тобой в твоей душе, то все будет прекрасно. Никс знал: ничего не бывает прекрасным, знал еще до того, как начал видеть свечение.

Женщина, появившаяся из ниоткуда, как раз перед тем, как ударила молния, произнесла слово «эльфы».

«Вы — эльфы. Кровь, что струится в ваших телах — не человеческая».

Потом было еще что-то насчет вселения в человеческие тела и куча всякого другого бреда, который Никс уже не слушал. Все это был мерзкий развод, и он бросился прочь. Прямо перед ним погиб какой-то парень, его ровесник, ни в чем не виноватый. Никс видел его рядом с гигантским майским древом — или громоотводом, который подняли, держа за тросы; они, как было совершенно очевидно, оказались металлическими цепями, обернутыми тканью. Никс попытался подбежать и остановить грядущее безумие, но молния ударила слишком быстро.

«Мы испробовали сладостный вкус смертности и передали чашу сию…»

Остальные ребята вокруг столба, непонятно как пережившие прямое попадание молнии, зашевелились, задергались, пытаясь прийти в себя, но тот парень погиб. Этого светловолосого парнишку он еще раньше заметил в лесу, и вокруг него уже тогда полыхало сияние. Никс знал, что он погибнет, и поэтому был таким мрачным все это время.

И он притащил сюда Ундину, свою подругу. Это по его вине они оказались тут. Он виноват в том, что погиб человек.

«Вы знали об этом с самых юных лет»..

— Нет, — воскликнул вслух Никс. — Нет, нет, нет.

Он шел среди деревьев. К тому времени, как женщина в длинном черном плаще пробралась в центр возникшего хаоса и велела кому-то вызвать неотложку, он уже достаточно удалился от места трагедии.

Буря ушла за гору, и он видел ее во тьме, словно затухающий подводный фонарь. Взошла луна — не совсем полная, и ее ясный свет отчетливо разливался в горном воздухе.

«Нет», — снова и снова твердил Никс.

Во всем был виноват Мотылек, который их всех сюда заманил. Никс искал его и не смог найти, а внутри его поднималась огромная тоска, оплетая и сдавливая ему грудь своими щупальцами.

Он увидел и услышал больше, чем ему хотелось бы. Он по своей воле пришел в этот ночной кошмар, на самое дно колодца безумия. Но не мерещится ли ему все это? Может, настоящий Никс остался в настоящем мире? И что он там делает сейчас — разговаривает сам с собой, стоя где-нибудь на углу улицы? А в Портленде ли он вообще? И он ли это?

Прежде чем спешить на помощь Ундине, нужно было прочистить голову. И Моргана, вспомнил он внезапно. Она тоже должна была приехать сюда. Что с ней теперь?

Из-за слабости в ногах Никс остановился, положив руку на ближайшее дерево, чтобы не упасть. Словно в первый день рыбалки с дедом, когда лосось шел на нерест. Но тогда это была хорошая усталость, а теперь — плохая. Хуже, чем просто плохая. Никс чувствовал ладонью шероховатый ствол, иголка покалывала щеку. Он оглянулся и увидел темную тропу, освещенную лишь луной и далекой бурей. Среди деревьев слышался глухой шум голосов, но ни одного слова было не различить. Во рту пересохло, лоб взмок.

Он опустился на одно колено и почувствовал влажную упругость земли, покрытой сосновыми иголками, листьями и ветками.

«Вот теперь я настоящий индеец».

Он опустил лицо и вдохнул. Пахло как в детстве: сладким, сочным, естественным запахом земли. Похоже, только это здесь и реально.

Бешено колотившееся сердце постепенно входило в нормальный ритм.

У женщины в длинном черном плаще были сероватые глаза и черные волосы, стянутые сзади и перевитые серебряной прядью. Когда-то красивая, старше их, она была небольшого роста и в правой руке держала трость. Никс наконец-то узнал ее. Этой женщине уже приходилось убивать.

Кто-то поднимался на тропу перед ним. Приглушенный мужской голос плыл между деревьев и воспринимался скорее как запах, чем как звук. Никс повернулся и прислушался. Нет, он не свихнулся. Хриплый голос казался знакомым, как и этот заговорщицкий тон.

Не раздумывая, юноша скользнул за дерево, прижался спиной к грубым бороздам коры. В кармане куртки он нащупал «пыльцу» и напомнил себе, что так и не принял ее сегодня утром. Или принял? А если это ломка? Или глюки? Если глюки, значит, он все еще под кайфом и опомнится не скоро. И все воспоминания Никса никуда не денутся, сколько бы «пыльцы» он ни употребил.

К черту забвение — Никс помнил все. Себя с Папашей Сент-Мишелем в лодке посреди морской глади; мать, сидящую в заведении у Колоскова и поющую «Я ненавижу дождь». Запах автобусов и общественных уборных, запах смерти — галлюцинация, в которой он жил.

Его слух различал тихое шуршание двух пар ног. Никс крепче прижался к дереву — идущие мимо люди приближались. Тот, первый голос послышался громче, а кроме него Никс уловил и легчайший отзвук другого, потоньше — легкого, девчачьего. Он боялся выглянуть из-за дерева и посмотреть, кто это, но слова мало-помалу становились различимы.