Ольга Денисова - Карачун

Зимин медленно повернул голову в сторону чужого взгляда, ощущая себя маленькой и нагой букашкой под чьим-то сапогом.

Из снежной круговерти навстречу ему шел старик в рваном рубище. Он нисколько не напоминал кошмар, но ужас — детский, безотчетный, от которого язык присыхает к нёбу, а ноги делаются ватными и не могут ступить ни шагу, — взял Зимина за горло жесткими холодными пальцами. Каждому свое: кому-то старуха с косой, кому-то старик в рубище.

Сила, укорачивающая день, — это гравитация. Она никак не связана с безвременной смертью, она — закон природы, сущность безличная и бездумная, не рассуждающая, а действующая, и действующая всегда одинаково. Бездумная… Безумная… Сумасшедшая… Это не ветер, это он, помешанный старик, хохотал на весь лес, увидев Зимина, загнанного в ловушку.

Старик не думал, а действовал, как и положено бездумному закону природы. Смешно пытаться разжалобить камень, падающий тебе на голову. А им, между прочим, тоже управляет гравитация…

И Зимин побежал прочь, обгоняя призраков в серых саванах и невидимых ведьм. Ветер толкал его в спину, словно гнал взашей, и один раз Зимин даже упал, не удержавшись на ногах от его бесцеремонного пинка. Но старик никуда не спешил, он шел своей дорогой — ему, казалось, не было до Зимина никакого дела: что за дело бездумной силе до человечка, барахтающегося в снегу?

Зимин бежал и захлебывался своим дыханием, не разбирая дороги и не глядя по сторонам. То ли случилось чудо, то ли сработало подсознание: споткнувшись снова, он влетел головой в задний бампер «девятки», превратившейся в сугроб. И, как бывает в кошмарах, долго не мог отыскать ручку дверцы, долго не мог ее открыть — слишком много намело снега. И вместо того, чтобы взять в руки лопату, он судорожно дергал ручку на себя, продвигая дверь сантиметр за сантиметром.

Но протиснулся в нее, и упал на сиденье, и захлопнул дверь, переводя дыхание.

В машине было темно, как в гробу. И холодно. И тихо. Зимин нащупал и повернул ключ зажигания, мотор зачавкал довольно, зелеными огнями уютно осветилась панель. Страх отпускал потихоньку, хотя руки еще дрожали. Незачем никуда ходить. Метель рано или поздно кончится, наступит утро — тогда и надо разбираться, что к чему. Днем ему старики мерещиться перестанут…

Он включил печку, направил ее на лицо и погрел руки: хорошо. Как хорошо! Зимин откинулся на подголовник и прикрыл глаза. Дрожь превратилась в озноб — теперь от холода и усталости. Ничего, скоро печка нагреет салон… Он уже собирался включить дворники, но осекся: ему не хотелось смотреть за окно…

Чем теплей становилось в машине, тем сильней Зимина клонило в сон.

Ему чудилось, что он ведет «девятку» по заснеженной трассе и засыпает за рулем — от толчка изнутри он дернулся и открыл глаза. Что-то не так было с мотором: он чавкал и взревывал время от времени. Зимин скользнул взглядом по салону и похолодел: с заднего сиденья на него смотрел старик в рубище — его было видно в зеркало. Холодный пот хлынул в глаза, намокли ладони: в неверном свете приборной панели лицо старика отливало зеленью, а в машине ощутимо пахнуло тленом… Он смотрел на Зимина немигающими водянистыми глазами — бесстрастно и испытующе.

Бежать некуда, это ловушка… Зимин стиснул мокрые кулаки, несколько раз сморгнул — но старик не исчез. Ни одной трезвой мысли в голове не было — только ужас. Даже если бы ему было куда бежать, он бы не смог сдвинуться с места: тело обмякло, только сердце бешено трепыхалось где-то в пятках. Он сглотнул вязкую слюну, облизнул пересохшие губы и спросил — очень тихо, обмирая от собственной наглости:

— Чего сидим? Кого ждем?

— Я жду тебя, — неожиданно ответил старик. У него был грудной певучий голос, как у Деда Мороза на новогоднем утреннике. Лицо его осталось равнодушным: он не удивился вопросу и не раздумывал, прежде чем ответить. — Я жду, когда ты задохнешься.

— А с чего это я должен задохнуться?.. — пробормотал Зимин, и ему тут же показалось, что в салоне душно, не хватает воздуха.

— Или замерзнешь. Я не знаю, что случится раньше. Потому что машину занесло снегом. Даже если ты захочешь выйти, то уже не сможешь. Снаружи ее никто не увидит и при свете дня: так заровняло, что не надо хоронить.

— Это ерунда. Люди под снегом могут жить несколько суток… — неуверенно возразил Зимин.

— А я не тороплюсь, — старик безучастно пожал плечами.

От этих слов паника влажными пальцами сжала горло: Зимин представил себя запертым в этом гробу на колесиках — навсегда и наедине со стариком в рубище, пахнущем тленом. Выйти! Немедленно выйти отсюда!

Дверь не подалась, словно снаружи на нее навалился жирный великан. Зимин подергался, потолкался в нее плечом, но не преуспел. Старик спокойно наблюдал за его жалкими попытками и — или это только показалось? — улыбался краешком губы.

— …твою мать! — Зимин со всей силы ударился в дверь плечом, но сдвинуть с места жирного великана не смог.

А мотор тем временем чавкнул как-то особенно неприятно и смолк: погасла приборная панель, и в машине снова стало темно, как в гробу.

— Врешь! — рявкнул Зимин. — Не на того напали!

Он нащупал выключатель и зажег лампочку.

— У тебя сядет аккумулятор, — в голосе старика проскользнули язвительные нотки, или это снова только показалось?

— Да и хрен с ним! — проворчал Зимин и крутанул ручку, опуская стекло: сухой холодный снег посыпался ему на колени. Он сунул руку наружу: снег был рыхлым и легким, просто его было слишком много, рука достала до открытого воздуха только кончиками пальцев. Он сунулся на заднее сиденье — и встретился взглядом со стариком. Ужас екнул где-то внизу живота, и дрогнула протянутая рука.

— Подвинься-ка, — бесцеремонно процедил Зимин. — Под тобой лежит скребок.

— Да пожалуйста! — старик подался в сторону. Он был очень худым, но широкоплечим и напоминал огородное пугало — особенно своим нарядом. Забирая скребок, Зимин случайно коснулся его рубища: на ощупь оно походило на волосатый мешок из-под сахара.

Он рыл снег, то ссыпая его в салон, то отбрасывая наружу. Иногда ему казалось, что это бесполезно: чокнутые мельники явно работали быстрей него. На расчищенное место с крыши оседали новые и новые пласты снега, приходилось менять руку — мышцы деревенели от усталости, а пальцы ломал холод. Ну нет, куда чокнутым мельникам против Зимина? Когда в салон дунула метель, он с такой радостью вдохнул ее запах, словно на самом деле выбрался из склепа.

Отбрасывать снег ниже окна было тяжелей, но Зимина вдохновил успех. Напрасно он оставил лопату снаружи, она бы очень пригодилась… Снова вспотела спина, а руки перестали чувствовать холод.

Дверь подалась нескоро, но, приоткрыв ее так, чтобы можно было протиснуться наружу, Зимин не удержался и довольно взглянул на старика: