Максим Перфильев - Нечто в лодке по ту сторону озера...

— Угу, — произнес я, — И развестись через полгода… Я такое уже видел. И вы тоже видели.

Евгений посмотрел на меня.

— Какой-то у тебя пессимистичный взгляд на жизнь, — произнес он.

— А вы не помните, как сатана разрушает семьи? Не насмотрелись еще?

— Человек сам должен суметь сохранить свою семью. Сатана тут ни при чем, — ответил Евгений.

— Ну-ну… кто б спорил, — утвердительно покачал я головой.

— Ну я же пока женат. И не собираюсь разводиться, — убедительно произнес Евгений.

Наступила пауза.

— Я смотрю у тебя депрессия, — услышал я потрясающе проницательное замечание.

— Нееет, — покачал я головой, улыбнувшись, — Какая еще депрессия?… Это не депрессия.

Затем я глубоко вздохнул и снова наступила пауза.

— Как у тебя дела-то вообще? — спросил Евгений, — Я вижу, что ты немного не в настроении. Но как жизнь вообще? Как здоровье?

Я пожал плечами.

— По-разному.

— Так до сих пор и болеешь?

Я задумался.

— Да, — ответил я, — Периодически.

— Лучше не становится?

— Мне диагноз поставить не могут… Я не знаю… ничего.

Наступила долгая пауза, в течение которой я тупо рассматривал в окна ночной город, по которому мы ехали.

— Приходи как-нибудь на собрание, — произнес Евгений.

Я ухмыльнулся.

— Да. Щас же. Уже побежал… Ноги моей больше не будет… — как-то не договорив, запнулся я и остановился.

— Костя, так нельзя, — наконец, сказал Евгений, — Тебе вернуться надо… Ты устал, я вижу. Я тебя вид уставший. У тебя глаза уставшие. Движения уставшие… Мысли уставшие… Ты не сможешь так долго.

Я подумал.

— Не смогу что? — переспросил я.

— Ты же один совсем, — ответил Евгений, — У тебя помощи никакой нет. За спиной никто не стоит. Никто не поддерживает… Ты сломаешься так.

— И что? — ответил я, — Взаимосвязи не вижу. Причем тут это?

Евгений вздохнул и, выдержав паузу, снова произнес:

— Тебе надо вернуться.

— Для чего? — спросил я.

— Вместе легче… Один в поле не воин…

— Один? — произнес я, — Один?… — и тут меня прорвало, — А я и так всегда был одни. Что сейчас, что тогда. Какая разница? Как будто когда я в церковь ходил, меня кто-то поддерживал. Как будто когда я был в ней, за мной кто-то стоял. Да хрена с два. Никого за спиной не было. Никто меня не поддерживал, когда я занимался всем этим в церкви. Половина только гнобила и постоянно палки в колеса ставила. А другая половина — ей просто было насрать. Всем было насрать. И когда я свалил, тоже всем насрать было. А кто-то был даже рад. Никто меня не поддержал. И никто мне не помогал никогда. Так что разница в чем? Нет ее. И так и не было никогда никакой поддержки. Только хуже еще было, — наконец выговорил я то, что копил несколько лет, затем я вздохнул и продолжил, — А потом, когда пришел сатана и начал разрушать мою жизнь и мое дело — кто мне помог? Никто. Всем наплевать. А потом когда он пришел и начал действовать через ВЕРУЮЩИХ людей, через тех, кто сам ходил в эту церковь — начал через них действовать в моей жизни… Что мне тогда было делать? Ведь было такое? Было. Дак как? Что тогда делать?… О чем вы говорите вообще? Какая нахрен поддержка? Какая помощь? Никогда ее не видел.

Евгений посмотрел на меня и задумался.

— Ты ошибаешься, — произнес он, — Были люди… которые тебя поддерживали. И сейчас есть. Да, не все в этой церкви правильно. Много вещей, которых быть не должно. Но не стоит все в одну кучу сгребать — это несправедливо. Не совсем все так, как ты говоришь.

Я утвердительно покачал головой, сжав губы.

— Конечно, — произнес я, улыбаясь.

Мне еще много, что хотелось сказать, но развивать эту тему все-таки особого желания не было. Я ставил внутренний блокиратор и просто затыкал себе рот, пытаясь слить этот разговор. Я уже не доверял никому.

— Ты ошибаешься, Костя. Не все так, как ты говоришь, — вздыхая, произнес Евгений, — Ты просто все в таком свете видишь. И тебе правда вернуться нужно. Так нельзя. Ты устал — это видно. Тебя сломают. Рано или поздно тебя сломают. Мир тебя сломает. Сатана тебя сломает. Ты не можешь заниматься всем этим в одиночку. Это самоубийство.

— Уж лучше так, — произнес я, ухмыльнувшись, вглядываясь сквозь стекло в движение дороги, по которой мы ехали, — Уж лучше так, чем вернуться в стадо этих баранов… и уродов.

Евгений тяжело вздохнул.

Вскоре мы подъехали к дому Кешы и выгрузили его, дотащив до квартиры.

Мы не стали разбираться с его мамой, которая была в каком-то не понятном шоке, мы лишь акцентировали внимание на том, что вытащили его из ночного клуба, а сами ваще с ним не бухали ни разу.

Потом Евгений довез меня до моего дома.

— Знаешь, иногда люди ошибаются, — произнес он в конце, когда я уже выходил из машины, — Нужно быть снисходительными к их ошибкам.

— Пускай платят за свои ошибки, — ответил я, — И я бы хотел видеть снисхождение так же и к себе, а не только к другим. Мне нужна справедливость.

Евгений покачал головой, посмотрев куда-то в сторону.

— Я тебе позвоню, — произнес он в результате после некоторой паузы, — Еще увидимся.

— Конечно, — ответил я, сменяя тон на более дружелюбный и спокойный, — Досвидания.

26.

Я проснулся ночью от утомительных и невероятно занудных мяуканий моего серого полосатого кота, который жил у меня в квартире. Он сидел где-то в прихожей, забравшись на высокую тумбочку, и всячески пытался обратить на себя внимание, осторожно, и, видимо, как ему казалось, не навязчиво напоминая хозяевам о своем присутствии в доме. Он подавал голос как-то жалобно и очень неуверенно, полагая, наверное, что его никто не услышит, и он вскоре пойдет спать. Сквозь дрем я чувствовал его некоторую робость и понимание всей неловкости создавшейся ситуации. Нежелание устраивать истерику заставило его отказаться от идеи ходить с криками по квартире. Осознание того, что ночью его кормить никто не будет, так же делало бесперспективным любое стремление потереться о дверцу холодильника. То, что его никто не выпустит за порог квартиры, а если и выпустит, то обратно уже не запустит — было для него такой же очевидностью, как и то, что вода мокрая, а мясо вкусное. Поэтому он и не стоял возле двери. Туалет был открыт. Дак какого ж хрена тогда ему надо было? Кажется, он сам сидел и думал про себя: "Щас мяукну еще пару раз, перекрещусь, что никто не проснулся, и со спокойной совестью пойду спать". И каждый его заунывный стон с крайними признаками неуверенности в голосе был как предпоследний.

Наконец мне надоело, я встал и пошел в прихожую. Уже осознав всю непривлекательность своего положения, кот попытался спрыгнуть с тумбочки и тупо улизнуть. И уже в полете одновременно с восприятием давящей на его большие мохнатые уши полной злости фразы "Заткнись тупой комок серой шерсти! Заткнись!", он ощутил шлепок моей ладони на своей костлявой заднице, и приземлился на пол с некоторым дисбалансом положения собственного тела в пространстве. Он гордо полизал ударенное место и с чувством выполненного долга пошел спать в другую комнату.