Наташа Мостерт - Хранитель света и праха

Вентилятор крутился и в тот вечер, когда Молли впервые заговорила с ней о том, что ей, Миа, пора сделать себе первую татуировку. Она старалась сосредоточить внимание на вращавшемся над ее головой круге, когда иголки втыкались в ее тело и боль, намного сильнее, чем она себе представляла, напрягала каждый нерв внутри ее, точно натягивала струну.

Она помнила, как резок был свет, струившийся от согнутой под углом лампы на длинной ножке, которой Молли пользовалась во время вечерних сеансов. Он совершенно растворил в себе лицо ее матери и высвечивал лишь маленькие капельки пота, поблескивавшие высоко на лбу, под волосами, и длинные бледные пальцы, аккуратно сжимавшие «Анжелику».

Татуировка была подарком Миа на восемнадцатый день рождения. Так она всегда к ней и относилась — как к подарку. Это же слово произнесла ее мать той ночью, когда нанесла на тело дочери изящные очертания женской фигуры.

— Эта дама — особый подарок, Миа, — сказала Молли. — Она подтверждает твою сущность: кто ты есть. Я дарю ее тебе сегодня, как моя мать в свое время подарила хранительницу мне, а ее мать сделала такой же подарок ей. И так далее, и так далее. Очень далеко по женской линии.

Именно тогда Миа испытала леденящий душу ужас — в этой комнате, наполненной самым ярким светом и самой густой тенью. А вентилятор над ее головой вертелся и жужжал, словно спятившая от страха муха.

Особый подарок…

Грифель карандаша сломался, и по листу протянулась линия, испортив рисунок тигриной лапы. В этот момент за дверью послышался шорох, она подняла глаза. Но это оказалась всего лишь Лайза, разгоряченная после знакомства со своим строителем.

— Он умолял меня о свидании. Сегодня вечером. Ладно, Миа? Я знаю, мы договорились, что сегодня вечером моя смена, но, может, мы перенесем?

— У меня вечером занятие с Чилли, Лайза, — возразила Миа.

— Ну пожалуйста! Ты знаешь, я всегда говорю, что надо ковать железо, пока горячо. А сегодняшний вечер — единственный, когда Руфус свободен.

— Руфус?

— А как ты ходила на свидание с парнем, которого звали Конон! Ну, дорогая, будь другом, выручи.

— Ладно. Но ты — моя должница, — Миа потянулась за сумкой, — и уже можешь начинать возвращать долг. Присмотри за студией. Мне надо сходить в банк.

В помещении банка царила спасительная прохлада, но перед банкоматом выстроилась длинная очередь. Перед Миа стоял мужчина. На шее, под воротником рубашки, у него виднелась татуировка. Пока очередь медленно продвигалась, Миа тщательно рассматривала ее. Татуировку явно сделал дилетант, который не умел еще толком обращаться с машинкой. Некоторые линии, в тех местах, где машинка соскочила, были неоднородные, но были также линии, где машинку ввели слишком глубоко, и она оставила глубокие шрамы.

Она все еще рассматривала татуировку, как вдруг ее мозг забил тревогу.

Кто-то за ней наблюдал.

Миа медленно повернула голову. Ее глаза скользнули по цепочке людей, стоявших за ней, но никто из них не привлек ее внимания. И в группке, собравшейся перед банком, где находились кассы, она никого не обнаружила. Большинство лиц выражали раздражение или скуку и казались рассеянными. Но она знала, что не ошиблась. Интерес, который она почувствовала, вовсе не был праздным, кто-то рядом с ней направлял на нее свою энергию с серьезным намерением. Она чувствовала это кожей — ледяной электрический поток.

Одна из целей ее занятий боевыми искусствами состояла в том, чтобы научиться безошибочно распознавать намерения своего противника. Эта наука состояла не только в том, чтобы считывать информацию невербального характера — позы, ритм дыхания, медлительность учеников, — она имела более глубокие истоки. Это была уникальная способность оценить ци своего соперника — его внутреннюю жизненную энергию — еще до того, как будет нанесен первый удар. Хорошо натренированный практик мог уловить вибрации энергии, исходящей от его оппонента, даже не видя человека. В боевых искусствах это называется «харагей», ощущение жизненного центра. Какой-нибудь обыватель средних способностей, который никогда не тренировал восприимчивость ци и не владеет японской терминологией, сказал бы, что он почувствовал, как у него волосы зашевелились на затылке или как что-то до смерти его напугало. Неважно, как описать эти ощущения, но все они имеют физические проявления, которые Миа чувствовала сейчас.

Кто это был? Нет, не парень с холщовой курткой, нетерпеливо постукивающий свернутой газетой по ноге. И не пожилой господин с аристократической внешностью в костюме графитового цвета. И конечно, не женщина с капризным ребенком, хотя она то и дело бросала на Миа взгляды.

— Вы следующая. — Блондинка с усталым видом и темными кругами под глазами, стоявшая за ней, подтолкнула Миа под руку и указала на банкомат.

Миа пробормотала извинения. Она постаралась сосредоточиться на цифрах пин-кода, но это оказалось трудно. Энергия, блуждающая по залу, была напряженной, тревожной, колючей. Ожидая, когда автомат «выплюнет» ей деньги, она снова осмотрелась вокруг, но не нашла источник, который источал отрицательные флюиды.

И вдруг все кончилось.

Миа глубоко вздохнула, с удивлением обнаружив, что голова у нее слегка кружится. Она нетерпеливо ждала, пока автомат выдаст ей чек. Все, чего ей сейчас хотелось, — поскорее выйти отсюда.

На улице солнца уже не было. Густые облака облепили небо, поднялся ветер. Миа решила пойти коротким путем через пустынный сквер, окруженный со всех сторон похожими на призраки викторианскими зданиями. Деревья отбрасывали длинные тени. Одинокая деревянная скамейка выглядела негостеприимно.

Неожиданная мысль, мелькнувшая у Миа в голове, заставила ее остановиться. А карточку она забрала из банкомата, прежде чем умчалась из банка? Лучше проверить. Она остановилась возле скамейки и поставила на нее сумку. Пока она рылась в ней в поисках кошелька, ее взгляд упал на дома из красного кирпича, которые уставились на нее своими многочисленными окнами.

Карточка оказалась на месте, и Миа вздохнула с облегчением. Но прежде чем она взяла сумку со скамейки, снова повторилось это — она опять почувствовала, что за ней наблюдают.

Это было совершенно реально и очень неприятно. Но на этот раз она точно знала, откуда на нее смотрят.

Она повернулась и устремила взор в дальний конец сквера, где стоял какой-то человек. Он держал в руке раскрытый зонт, и его лицо скрывалось в тени — она даже не могла рассмотреть, какого цвета у него волосы. Засунув одну руку в карман пиджака, он выглядел полностью расслабленным.

Месяцы спустя она еще вернется к этому моменту и вспомнит. Вспомнит, как до странного медленно приподнималась занавеска в одном из окон викторианского дома на первом этаже, словно время обратилось вспять. Вспомнит болезненное ощущение, поселившееся в ее груди. Вспомнит, что именно тогда мысль о собственной смерти впервые обрела ясность в ее сознании.