Джо Хилл - Коробка в форме сердца

При этих словах Джуд вспомнил, как он взял за правило засиживаться допоздна, пока жена не уставала и не отправлялась спать без него. Он прокрадывался в спальню ночью, когда она уже засыпала, – чтобы не заниматься любовью. А иногда он начинал перебирать струны гитары и напевать что-нибудь – прямо посреди ее фразы, чтобы не слушать ее. Он даже припомнил, как не выбросил порно-фильм с убийством, а оставил кассету на виду, чтобы жена могла найти ее.

– Не понимаю. Ты просто вдруг перестал стараться? На тебя это не похоже. Ты не из тех, кто без причин сдается на волю обстоятельств.

Это не было беспричинным поступком. У Джуда имелась причина, но, выраженная словами, она теряла всякий смысл. Он купил загородный дом для Шеннон – купил для них обоих. Потом купил ей сначала один «мерседес», а затем и второй: большой седан и кабриолет. Иногда на частном самолете они летали на выходные в Канны, где им подавали гигантских креветок и омаров на льду. И вдруг умер Диззи – умер страшно и мучительно. Потом разбился на машине Джером. А Шеннон по-прежнему могла войти к нему в студию и сказать: «Что-то ты плохо выглядишь. Давай махнем на Гавайи». Или: «Я купила тебе кожаную куртку, примерь». И тогда он хватал гитару, не в силах выносить эту беззаботную болтовню. Он старался заглушить ее. Он ненавидел жену – за покупки, за новую куртку, за желание отдохнуть на островах. Но больше всего он ненавидел довольное выражение ее лица, ее пухлые пальцы, унизанные кольцами, ее невозмутимую озабоченность мелочами.

В самом конце, когда Диззи уже умирал, когда он ослеп, горел в лихорадке и ежечасно ходил под себя, ему вдруг пришло в голову, что Джуд – это его отец. Диззи плакал и говорил, что он не хочет быть гомосексуалистом. «Только не сердись на меня больше, – умолял он. – Папа, не сердись на меня». И Джуд успокаивал его: «Я не сержусь. Никогда не сердился». А потом Диззи умер, и Шеннон отправилась выбирать Джуду одежду и ресторан, куда они пойдут обедать.

– Почему у вас не было детей? – спросила Джорджия.

– Я боялся, что во мне слишком много от моего отца.

– Мне кажется, ты совсем не похож на него, – горячо возразила она.

Джуд обдумал это, разглядывая вилку с куском курятины.

– Нет. Характеры у нас одинаковые.

– А меня больше всего пугает то, что дети однажды должны узнать обо мне правду. Дети всегда узнают правду о родителях. Я про своих все знала.

– И что же такого узнают о тебе твои дети?

– Что я бросила школу. Что в тринадцать лет я позволила мужчине сделать из себя проститутку. Что хорошо я умею делать только одно дело – раздеваться перед толпой пьяниц. Я пыталась покончить с собой. Меня три раза арестовывали. Я воровала деньги у родной бабки, чем доводила ее до слез. Я два года не чистила зубы. Вот. И я наверняка еще что-то забыла.

– Знаешь, что подумает твой ребенок, когда узнает?! «Что бы со мной ни случилось, я обо всем могу рассказать матери, потому что с ней это уже было. И как бы дерьмово мне ни пришлось, я выживу, потому что мама справлялась с дерьмом и похуже».

Джорджия подняла голову и снова просияла улыбкой.

Ее глаза блестели радостно и задорно. О таких ее глазах Джуд и говорил несколько минут назад.

– Знаешь, Джуд, – произнесла Джорджия, потянувшись к своей чашке перевязанной рукой. У нее за спиной остановилась официантка с кофейником, чтобы подлить еще кофе. Но она не следила за тем, что делает, проверяя что-то в блокноте заказов. Джуд видел, что может вот-вот произойти, но не успел вовремя предупредить Джорджию, которая продолжала: – Иногда ты ведешь себя как очень порядочный человек, и я даже забываю о том, какая ты зад…

Официантка наклонила кофейник как раз в тот миг, когда Джорджия передвинула чашку и кипящий кофе полился прямо на бинты. Джорджия взвыла и отдернула руку, прижала ее к груди. Гримаса боли исказила лицо девушки. В глазах на мгновение появился стеклянный блеск – пустое тусклое сияние, обычно предваряющее обморок. Но уже в следующий миг Джорджия подскочила, сжимая здоровой рукой больную обожженную ладонь.

– Ты не видишь, что делаешь, сука безмозглая? – заорала она на официантку. В голосе ее вновь зазвучал густой южный акцент.

– Джорджия, – пробормотал Джуд, приподнимаясь.

Она скривилась и махнула, чтобы он сел на место. Потом двинулась в сторону туалета и намеренно толкнула плечом официантку.

Джуд отодвинул свою тарелку в сторону.

– Ладно, принесите нам счет.

– Извините, – буркнула официантка.

– Что ж, бывает.

– Извините, – повторила официантка. – Но она тоже не должна так кричать на меня.

– Она получила ожог. Я удивлен, что она не сказала ничего похуже. – Официантка поджала губы:

– Тоже мне, парочка. Я сразу поняла, что вы за публика. Но все равно обслужила вас вежливо, как всех.

– Да? И что же мы за публика такая?

– Оба хороши. Ты – вылитый торговец наркотиками. – Джуда это насмешило.

– А на девицу достаточно посмотреть – сразу ясно, кто такая. Как ты ей платишь, за час или за ночь?

Смех застрял у Джуда в горле.

– Неси счет, – сказал он. – И чтобы я твою жирную задницу больше не видел.

Она смерила Джуда злобным взглядом, скривила губы, будто собиралась плюнуть в него, потом молча развернулась и ушла. Люди за другими столиками прекратили разговоры и с раскрытыми ртами следили за происходящим. Джуд зыркнул в одну сторону, потом в другую, задерживаясь на лицах тех, кто посмел не отвести глаз, и посетители один за другим вернулись к своим тарелкам. Джуд не боялся смотреть людям в глаза. За многие годы он перевидал столько публики, что без труда выигрывал игру в «гляделки».

Теперь на Джуда смотрели лишь старик, сошедший с «Американской готики», и его толстая жена, которая по выходным могла бы подрабатывать в цирке уродов. Женщина хотя бы пыталась скрыть свое любопытство и поглядывала на Джуда искоса, притворяясь, что читает газету. Старик же откровенно пялился блеклыми глазами цвета спитого чая. Вид у него был осуждающий и в то же время довольный. Одной рукой он прижимал к горлу свой приборчик. Машинка тихо гудела. Старик как будто намеревался что-то сказать, но молчал.

– Чего надо? – спросил Джуд, когда понял, что грозный взгляд не смутит старика и не заставит заняться собственными делами.

Старик поднял брови, потом покачал головой из стороны в сторону: нет, ничего не надо. Забавно фыркнув, он, все-таки отвел глаза. Свой громкоговоритель он положил рядом с солонкой. Джуд уже отворачивался, но его внимание привлек внезапно оживший приборчик. Машинка завибрировала, и раздался громкий безжизненный голос:

– ТЫ УМРЕШЬ.

Старик замер в своей инвалидной коляске. Он, не веря ушам, непонимающе уставился на прибор. Его толстая жена выглянула из-за газеты и глянула туда же. На ее круглом и гладком лице отразилось слабое удивление.