Джо Хилл - Призраки двадцатого века

— Джек выиграл! — объявила девочка, и это удивило меня: ведь я не называл своего имени. — Джек — победитель! — Она припала ко мне и крепко обняла. Потом выпрямилась и сунула выигравшие карты в нагрудный карман моей куртки. — Вот, держи, можешь взять их себе. В память о том, как весело нам было. Не волнуйся, в колоде все равно не хватает и других карт. Я не сомневалась, что ты выиграешь!

— Конечно, — сказал мальчик. — Сначала ты придумываешь такую игру, что никто, кроме тебя, ничего не понимает, а потом подыгрываешь тому, кого выберешь.

Она засмеялась заливистым смехом, и у меня похолодел затылок. Но еще до этого смеха я догадался, с кем играю в карты.

— Это мой секрет. Если хочешь избежать проигрышей, играй только в те игры, что придумал сам, — сказала она. — Ну, давай, Джек. Спрашивай обо всем, что хочешь. Это твое право.

— Как мне попасть домой, не возвращаясь прежним путем?

— Это просто. Иди по тропе, что ближе к табличке «КУДА УГОДНО», и она приведет тебя туда, куда тебе будет угодно. На ней так и написано. Только ты должен быть уверен в том, что действительно хочешь прийти в коттедж, а иначе можешь не попасть туда.

— Понятно. Спасибо. Интересная игра. Я не совсем понял правила, но все равно было весело. — И я перелез через бревно.

Я не успел отойти далеко, когда она окликнула меня. Я оглянулся: она и мальчик сидели бок о бок, облокотившись о бревно и глядя мне вслед.

— Ты забыл, — напомнила она мне. — Ты можешь задать вопрос и ему.

— Я вас знаю? — спросил я.

— Нет, — ответил мальчик. — На самом деле ты нас не знаешь.

Рядом с машиной моих родителей стоял «ягуар». Его салон был отделан полированным вишневым деревом, а сиденья выглядели так, будто на них никогда никто не сидел. Машина словно минуту назад выехала из салона. Через вершины деревьев на двор падали косые лучи заходящего солнца. День клонился к вечеру. Я поверить не мог, что уже так поздно.

Я взошел на крыльцо, но только протянул руку к двери, как из дома мне навстречу вышла мама — по-прежнему в маске сексуальной кошечки.

— Почему ты без маски? — спросила она. — Куда ты ее дел?

— Выбросил, — ответил я.

Я не сказал ей, что повесил маску на ветку, потому что стеснялся ходить в ней. Теперь же мне вдруг захотелось снова надеть ее. Не знаю почему.

Она беспокойно оглянулась на дверь, потом присела на корточки передо мной.

— Знаю. Я следила за тобой. Надень-ка вот это. — Она протянула мне маску из прозрачного пластика — ту, что утром носил отец.

Несколько секунд я смотрел на маску и вспоминал, как испугался, увидев ее впервые, и как она смяла папино лицо в нечто холодное и чужое. Но когда я натянул ее на голову, она подошла мне как влитая. Внутренняя поверхность маски все еще хранила слабый аромат, присущий отцу запах кофе и морской свежести лосьона после бритья. Я с удовольствием вдохнул — близость отца действовала на меня успокаивающе.

Мама сказала:

— Мы скоро уезжаем. Пора домой. Только дождемся, когда закончится оценка. Иди в дом, собери свои вещи. У нас всего несколько минут.

Я прошел за ней внутрь, но остановился сразу за порогом. На диване в большой комнате сидел отец, без рубашки и босой. Его тело выглядело так, будто его подготовили к хирургической операции: пунктиром и стрелками кто-то отметил расположение печени, селезенки, кишечника. Его лицо ничего не выражало, глаза смотрели в пол.

— Папа? — позвал я.

Он поднял глаза, перевел их с мамы на меня и обратно. На лице не отразилось ни единой эмоции.

— Ш-ш, — шепнула мне мама. — Не мешай папе, он занят.

Справа от меня застучали по деревянному полу каблуки — из спальни появился оценщик. Я почему-то думал, что оценщик — мужчина, но это оказалась женщина средних лет в твидовом пиджаке. В ее курчавых волосах соломенного цвета проглядывала седина, У нее были строгие, величественные черты лица — высокие скулы и выразительные изогнутые брови английских аристократов.

— Вы нашли что-нибудь интересное для себя? — спросила у нее мать.

— У вас есть несколько весьма любопытных вещиц, — ответила оценщица. Ее взгляд остановился на голых плечах моего отца.

— Я рада, — кивнула мама. — Не обращайте на меня внимания. — Она легонько ущипнула мою руку и скользнула мимо, шепнув мне на ухо: — Остаешься за хозяина, детка. Я сейчас вернусь.

Мама кивнула оценщице, из вежливости улыбнулась одними губами и скрылась в спальне, оставив нас втроем.

— Я с прискорбием узнала о смерти Аптона, — обратилась ко мне оценщица. — Ты скучаешь по нему?

Вопрос прозвучал столь неожиданно и прямо, что я растерялся. Возможно, дело было в ее интонации: вместо сочувствия в ней слышалось плохо скрываемое любопытство, желание посмаковать чужое горе.

— Немного. Мы редко виделись, — сказал я. — Но думаю, он прожил хорошую жизнь.

— Да, разумеется, — согласилась она.

— Я буду рад, если моя жизнь хотя бы наполовину сложится столь же счастливо, как его.

— У тебя все будет замечательно.

С этими словами она встала за спинкой дивана, положила руку на затылок моего отца и стала нежно поглаживать его.

Это был такой интимный жест, что меня замутило. Я отвел взгляд — не мог не отвести — и случайно посмотрел в зеркало на комоде. Покрывала слегка сдвинулись в сторону, и в отражении я увидел, что моего отца ласкает карточная женщина — пиковая дама. Ее чернильные глаза надменно устремлены вдаль, на теле — нарисованные черной краской одежды. В ужасе я снова взглянул на диван. Теперь на лице отца блуждала мечтательная полусонная улыбка; видно было, что он с наслаждением отдается прикосновениям рук женщины. Оценщица поглядывала на меня из-под полуопущенных век.

— Это не твое лицо, — сказала она мне. — Ни у кого не может быть такого лица. Оно сделано изо льда. Что ты прячешь?

Мой отец напрягся, улыбка на его лице поблекла. Он выпрямил спину и наклонился вперед, высвобождаясь из ее пальцев.

— Вы уже все посмотрели, — сказал он оценщице. — Вы выбрали, что вы хотите?

— Для начала я хочу все, что есть в этой комнате, — ответила она и снова очень нежно положила руку ему на плечо. Поиграла завитком отцовских волос и уточнила: — Я могу брать все, не так ли?

Из спальни вышла мать, она несла два чемодана. Мать взглянула на руку оценщицы, лежащую на шее отца, и тихонько усмехнулась (ее смех прозвучал как короткое «ха» и означал примерно то же самое), потом поволокла чемоданы к выходу.

— Вы первая, выбирайте, — сказал отец. — Мы готовы обсудить любое предложение.

— А кто не готов? — заметила оценщица.

Мама поставила передо мной один из чемоданов и кивком головы велела взять его. Я проследовал за ней на крыльцо, но в дверях оглянулся. Оценщица перегнулась через спинку дивана, отец закинул голову назад, и их губы слились. Мама протянула руку и закрыла дверь.