Моррис Уэст - Адвокат дьявола

– Я хочу, чтобы вы с самого начала поняли главное: есть вопросы, которые обязательно надо задать. Некоторые из них, возможно, покажутся странными, даже грубыми. Я задам их не потому, что плохо отношусь к Джакомо Нероне. Просто мы должны попытаться узнать все – и хорошее, и плохое – об этом человеке. Вам это ясно, синьора?

Она кивнула и попросила:

– Обращайтесь ко мне по имени. Как доктор, ведь вы с ним – друзья.

– Благодарю, – обрадовался Мередит. – Нина, как мне известно, вскоре после прибытия Джакомо Нероне в Джимелло вы начали жить вместе.

– Мы стали любовниками, – ответила Нина. – Это не совсем одно и то же.

Мередит, законник, улыбнулся, хотя раньше он скорее бы нахмурился, и продолжил:

– Вы были католичкой, Нина. Как и Джакомо. Разве вы не думали, что это грех?

– Когда ты одинока, монсеньор, когда страшно выйти за дверь, приближается зима и завтра, возможно, уже не будет, думаешь только об этом, забывая о грехе.

– Но совсем забыть нельзя.

– Совсем – нет. Но, когда такое случается повсеместно, даже со священниками, грех этот кажется не таким уж тяжким.

Мередит кивнул. Неделей раньше он понял бы меньше, но сказал бы куда больше. Теперь он знал, что у сердца могут быть более веские причины, чем полагало большинство проповедников.

– Ваши отношения с этим человеком… ваши половые отношения… были нормальными? Он не просил вас о том, что не должно делаться между мужчинами и женщинами?

Сначала она не поняла, а затем гордо вскинула голову.

– Мы любили друг друга, монсеньор. Мы делали то, что делают влюбленные, и радовались друг другу. Что еще могло быть между нами?

– Ничего, – торопливо ответил Мередит. – Но, если вы так сильно любили друг друга, почему вы не поженились? Вы ждали ребенка. Разве вы не считали, что он перед вами в долгу? Что думал по этому поводу Джакомо?

И впервые он увидел, как улыбка осветила губы и глаза Нины.

– Вы все время задаете один и тот же вопрос, словно он очень важен, хотя важности в нем – как в корке зеленой дыни. Каково нам было в те дни? Для нас существовало только сегодня. Завтра могла прийти полиция, или немцы, или англичане… Кольцо на пальце ничего не значило. Кольцо у меня было, но не было мужчины, который подарил мне его.

– Джакомо отказался жениться на вас?

– Я никогда не просила его. Но он не раз говорил, что женится на мне, если я этого захочу.

– А вы не захотели?

Вновь глаза блеснули огнем, гордая греческая улыбка заиграла на губах.

– Вы все-таки ничего не поняли, монсеньор. Однажды у меня был муж. Я хотела жить с ним бок о бок, но армия забрала его, и он погиб в бою. Теперь у меня был мужчина. Если б он захотел уйти, то ушел бы… А пожениться мы могли и позже, если бы возникла такая необходимость. Кроме того, была еще одна причина, о которой часто говорил Джакомо.

– Какая же?

– Он вбил себе в голову, что в скором времени с ним обязательно что-то случится. Он же был дезертиром, и англичане могли арестовать его, если б выиграли войну. Или немцы, которых в то время еще не разбили. Джакомо хотел, чтобы я оставалась свободной и смогла выйти замуж. Чтобы никто не мог наказать за него меня и ребенка.

– Для вас это было важно, Нина?

– Для меня – нет. Для него – да. Если его это устраивало, то меня и подавно. Мы были счастливы, а остальное не имело значения. Вы никогда не любили, монсеньор?

– К сожалению, нет. – Мередит извинительно улыбнулся. – Скажите… Вы жили вместе, что за человек Джакомо? Он был добр к вам?

Воспоминания нахлынули на нее, даже голос зазвенел от счастья.

– Что за человек?… Какого ответа вы ждете от меня, монсеньор? В нем было все, что нужно женщине от мужчины. Сильный в постели и в то же время нежный, как ребенок. Я видела его разным. Когда Джакомо злился, то я дрожала от одного его молчания, но он никогда не поднимал на меня руку и не повышал голоса. Когда я прислуживала ему, казалось, он благодарил меня, как принцессу. Он никого и ничего не боялся, только за меня…

– И тем не менее, – продолжил Мередит, – Нероне покинул вас беременной и больше не жил с вами.

Нина Сандуцци гордо повела плечами.

– Мы жили по любви, по любви и расстались – и не было с той поры дня, чтобы я не любила его…

…Зима продолжалась чередой снежных буранов я ясных, морозных недель. В деревне и горах многие болели. Кто-то умирал, другие выздоравливали, но поправлялись медленно, из-за холода в домах и недостатка еды.

По Джимелло Миноре прокатилась эпидемия, болезни, от которой на коже выступала красная сыпь, поднималась температура, болели глаза. Заболела и Нина. Она слышала, как доктор и Джакомо, переговариваясь в углу, упоминали название болезни: Rubella [9]…

Джакомо валился с ног от усталости. На его больших костях, казалось, не осталось плоти; заросшие щетиной щеки провалились. Когда он возвращался по вечерам домой после обхода деревни, глаза горели огнем.

Нину постоянно тошнило, как многих женщин на первых стадиях беременности, а также от плохой еды. Мало того, уже наливался ее живот, и пропадало влечение к любовным утехам, ранее доставлявшим ей столько радости. Последнее очень беспокоило. Мужчина есть мужчина, и должен получать свое, каким бы ни было самочувствие женщины. Но Джакомо ничем ее походил на мужчин ее деревни. Он сам готовил еду, ухаживал за Ниной и никогда не брал ее насильно. А в долгие вечера, когда за окном завывала метель, отвлекал ее историями о далеких краях и удивительных людях, о городах с домами, уходящими в небо.

Иногда Джакомо говорил с ней о своих делах, не дававших ему спать ночами и забиравших все его дневное время. И я этом он отличался от деревенских мужчин, которые шли за советом в винный магазин, а не к своим женам, потому что считалось, что знания женщин ограничиваются домом, постелью и несколькими молитвами. Но Джакомо обсуждал с ней многое, многое другое.

– Послушай, Нина, – он с трудом подбирал слова на местном диалекте, – ты знаешь, иногда случается, что мужчина совершает поступок, а жена ненавидит его за это, потому что не знает, чем он обусловлен.

– Я знаю, дорогой мой, но я понимаю, чем вызваны твои поступки. Тебе не о чем волноваться.

– Ты все равно будешь любить меня, что бы я ни сделал?

– Я буду любить тебя всю жизнь.

– Тогда выслушай меня, Нина. И не перебивай, потому что мне трудно говорить об этом. А когда закончу, скажи, поняла ли ты меня. Какое-то время я был потерянным человеком. Как калабриец, стоящий на центральной улице Рима и спрашивающий прохожих: «Где я? Как сюда попал? Куда мне идти?» Никто, естественно, не отвечает ему, потому что не понимают его наречия… Так было не всегда. Раньше я знал, что произошел от Бога и в конце жизни он примет меня, что могу обратиться к нему в церкви и слиться с ним, причащаясь. Я имел право ошибаться и все же получить прощение. Сбиться с дороги, но потом вернуться на путь истинный… А тут внезапно дорога пропала. Темнота окружила меня со всех сторон. Когда в Мессине я убил ребенка, женщину, старика, то мог бы сказать, как делали другие: «Это война! Такова цена будущего мира! Я забуду об этом, чтобы и дальше сражаться за свои идеалы!» Но я уже ни во что не верил! Ни в войну, ни в мир, ни во что! Потом не знаю, почему и как оказался я с тобой, попал домой. Все вокруг переменилось. И я изменился. Чернота вокруг сменилась туманом, который по утрам покрывает долину. Я вижу тебя и знаю тебя, и люблю тебя, потому что ты рядом и тоже любишь меня. Но за дверью – туман и неизвестность. Даже люди стали другими. Они смотрят на меня с обожанием. По причине, которая мне не известна, я стал для них большим человеком. Они рассчитывают на меня. Я – их калабриец, который побывал в огромном городе и все повидал, познакомился с Папой, с президентом и тамошним образом жизни. Они мне доверяют. Я должен гордиться этим, но не могу, потому что сам брожу в тумане и не знаю наверняка, откуда и куда иду и что надо делать… Ты можешь понять меня, Нина? Или я говорю, как сумасшедший?