Алекс Белл - Девятый круг

— Значит, супергерой? — насмешливо произнес Стефоми, оглядывая меня сверху вниз. — Да, пожалуй, сходные черты налицо. Только на твоем месте я не стал бы носить одежду из спандекса. [5] Спандекс — ткань из полиуретанового волокна. Не думаю, чтобы мужчина в спандексе выглядел привлекательно.

— Да заткнись ты с этим чертовым спандексом! — рявкнул я, выходя из себя. — Он к делу не относится. Какого хрена ты всегда все превращаешь в какую-нибудь дурацкую шутку!

— Прости, Габриель. Это скверная привычка, я знаю. Я всего лишь хотел, чтобы ты, строя эти свои планы, не забывал, что являешься не единственным участником игры. И у ангелов, и у демонов могут быть свои планы относительно этого младенца.

— Так что же, черт побери, все это значит?

Брови Стефоми поднялись, он внимательно посмотрел на меня:

— Не кипятись. В Будапеште не предвидится нашествия стройных рядов ангелов и орд демонов. Этого не одобряют ни Бог, ни Люцифер.

— Они этого не одобряют? — переспросил я недоверчиво.

— Да. Земля — это игровое поле для человечества. Ангелы и демоны могут позволить себе поучаствовать в ней в известных пределах. Но все основные действия должны совершаться игроками, принадлежащими к роду человеческому. Конечно, — добавил он, пожимая плечами, — из этого не следует, что ангелы и их падшие братья не могут пользоваться услугами агентов из числа людей. Однако сейчас людей из Смежности существует очень мало, и я уверен, что здесь, в Будапеште, их всего двое — ты и я.

Я пристально взглянул на него, и он ответил мне таким же взглядом, присовокупив к нему грустную улыбку.

— Не надо так смотреть на меня, Габриель. Я не собираюсь отнимать ребенка у его матери. Понимаешь, дети — это не из области моих интересов. Этот крик…

— Кричат они не так уж часто, — возразил я.

— Да не они. Это я про себя. Если нахожусь среди них слишком долго.

Вздохнув, я ладонью пригладил волосы на голове.

— Неужели я единственный, кто чувствует, что их как будто поймали в гигантскую невидимую паутину?

— Ты имеешь в виду Божию паутину, не так ли? — спросил Стефоми.

— Это паутина дьявола! — резко отпарировал я.

— Ну хорошо, это та паутина, которая простирается вниз от нижней области Царствия Небесного до самого верхнего уровня Преисподней, а посредине этой паутины находится оказавшаяся в ловушке Земля. Если Господь Бог считает такое положение дел настолько неподобающим, то можно лишь удивляться, почему Он не озаботится стереть паутину с границ Царствия Небесного, чтобы она могла безболезненно опуститься вниз и сложиться сама по себе. Скорее всего, Всемогущий Господь получает удовольствие, наблюдая за теми насекомыми, что попадают в нее и мечутся там, тщетно пытаясь высвободиться. Ведь у пребывающего на Небесах выбор развлечений весьма скудный.

— Ты не должен клеветать на Бога, — сказал я, с трудом сохраняя спокойствие после услышанного от него богохульства. — Ты должен верить в Него.

— Между прочим, а откуда берется твоя вера? — спросил Стефоми, глядя на меня со странным любопытством в глазах. — Как ты можешь верить в Царствие Небесное? Я не думаю, что смог бы вытерпеть сколь-нибудь длительное время зрелище, когда толстенькие голенькие херувимы играют на арфах.

Я задумался, пытаясь отыскать логичный ответ на эту реплику, но так и не нашел его. Видимо, вера неподвластна рационализации.

— Ну ладно. Пожалуй, я отправлюсь к себе, — взглянув на часы, сказал Стефоми. — А ты, Габриель, правильно сделаешь, если будешь оказывать поддержку этой девушке. Ведь в таком случае, пока ее ребенок подрастает, в нашем распоряжении окажется, по меньшей мере, на несколько лет больше, чем мы предполагали, до того момента как Бог спустится вниз и станет творить правосудие направо и налево так, будто завтрашний день уже никогда не наступит.

Пока мы там стояли, стемнело. Цепной мост был уже подсвечен, а на противоположном берегу темной глади Дуная стали видны залитые светом прожекторов очертания базилики и здания парламента. Зажглись выполненные в старинном стиле светильники, озарившие мягким золотистым сиянием сказочную россыпь белых шпилей Рыбацкого бастиона. Зрелище было настолько волшебным, что, возвращаясь назад, к сверкающему огнями Цепному мосту, я почти всерьез ожидал увидеть шагающего сквозь заледенелые арки единорога или снежных фей, порхающих вокруг высоких светящихся уличных фонарей.

До дому в тот вечер я добрался уже довольно поздно, поднялся на лифте к своей квартире, но то, что я услышал, проходя по коридору, заставило меня резко остановиться. Дело в том, что стены в доме достаточно тонкие, и до меня отчетливо донеслись звуки рыдания из квартиры Кейси. Тут я с ужасом вспомнил все то, что сегодня говорил Стефоми, когда мы стояли внутри башни, глядя сверху на скованный льдом Дунай, — все его слова про еще не родившегося ребенка и про тот настойчивый интерес, который проявляют к нему в равной степени и ангелы, и демоны… «Не забывай, что ты не единственный участник в этой игре…»

Я громко постучал в дверь. Реакции не последовало. Тогда я позвал Кейси по имени. После этого, к моему облегчению, она открыла дверь. Глаза у нее были красные, в кулаке зажат обрывок бумажного носового платка, при этом она жалостно шмыгала носом.

— Что с тобой? — спросил я, охваченный смятением. — Что случилось?

— Когда я… когда я сегодня вернулась… меня уже ждали люди из службы социальных услуг и из полиции. Они нашли меня, после того как я попыталась воспользоваться своими кредитными картами… Они забрали Тоби к родителям.

И тут она разрыдалась. Я искренне ей сочувствовал, хотя в то же время у меня отлегло от сердца. Ведь это должно было произойти, рано или поздно. Кейси и сама признавала, что не может уделять брату необходимого внимания. Я крепко прижал ее к себе, а она, уткнувшись в мою грудь, плакала. Мне было очень жаль ее, но еще больше было обидно за свою неспособность сделать хоть что-нибудь.

— Я все равно собиралась отправить его обратно, — говорила она, продолжая всхлипывать. — Но я хотела подождать… дождаться, когда пройдет Рождество. Я раньше никогда не оставалась на Рождество одна. Я просто х-хотела, чтобы кто-то из моих род… родных…

В этот момент родителей Кейси я ненавидел. Да, ненавидел. Если бы мне посчастливилось сохранить свою семью, то я уверен, что никогда бы сознательно не причинил вреда никому из ее членов, не солгал бы им, не обманул бы их доверия, не вызвал бы у них ощущения бесполезности и ненужности.

— В Рождество ты не останешься одна, — сказал я мягко. — Я понимаю, что не смогу заменить тебе твоих родных, но по крайней мере одиночество тебе не грозит. Ну а вскоре у тебя появится крохотный, замечательный малыш, принадлежащий только тебе, и никто не сможет отнять его у тебя.