Пауль Локамп - Память о будущем

– Тундровик?

– А ты как думал, Алёша? У нас здесь нечто среднее между Крайним Севером и тундрой образовалось. Новый климат. Вот так… Идём, – он хлопнул меня по плечу, – подготовиться надо.

Мы поднялись и вернулись в избу. Рядом с крыльцом вяло грызлись собаки. Вожак упряжки – сильный красивый пёс, четырёхлетка по имени Ден, лежал на крыльце, лениво наблюдая за сворой. Старая лайка Берта выходила на двор редко. Кстати, Ден – это её щенок из последнего помёта. Не знаю, как они устанавливают иерархию в упряжке, но Берту все обходили десятой дорогой. «В почёте, хабская морда», – усмехнулся Борисыч.

Немного осунувшийся Сергей сидел за столом и чистил ружья. Их у него было два. Одно, как говорил дед – «хидарезное». Я сначала не понял, что это за термин, но потом разобрался. Шутник старик, видно, и в молодости любил зубы девкам скалить. Оказалось, всё просто. Производное от двух слов: «head» – голова и «нарезное». Вот и окрестили карамультук «хидарезным». Знатная винтовка, видно, что для охоты на двуногих расчитана. Семисотый Ремингтон калибра 0.308 Win., с оптическим прицелом. Вторым ружьём был обычный дробовик Иж-27Е двенадцатого калибра. Старик ушёл в каморку и немного погодя вынес продолговатый брезентовый свёрток.

– Вот, держи, возьмёшь на время. Потом, глядишь, и своим обзаведёшься. Конечно, это не самый хороший вариант в наших краях, но других, извини, нет. Ружьё старое, но в хорошей сохранности. Из него ещё Серёжка учился стрелять. Патроны для него редкость, приходится самому снаряжать, так что гильзы не разбрасывай. Выдам тридцать штук, больше, извини, не дам.

Я положил свёрток на стол и аккуратно развернул. Ух ты, вот это аппарат! Выглядит, как игрушка, особенно если рядом с «хидарезным» Ремингтоном положить. Хорошо знакомые по американским фильмам очертания ружья, со скобой Генри. Модель не скажу, но явно из тех реплик, которые производились в начале XXI века для любителей ковбойского антуража. Кажется, выйду сейчас из дома, а за окнами не снег, а пыль американских прерий.

– Новодел, конечно, – усмехнулся старик и погладил бороду, – если быть точным, то бразильская реплика модели 1873 года, под револьверный патрон 0.38 Special или 0.357 Magnum. Точное, удобное. Сам иногда пользуюсь – на косулю. Ружьё не новое, поэтому больше десяти патронов в магазин не заряжай, пружину береги. Пользоваться умеешь?

– Я не гордый, – ответил я и провёл ладонью по дереву приклада, – спрошу, если будет непонятно.

– Вот и правильно, – согласился со мной Борисыч, – учиться никогда не поздно. Теперь давай с одеждой разберёмся. Серёжка, из своего гардероба что-нибудь подберёшь?

– Конечно, не будет же человек с голой задницей бегать, – кивнул Сергей. – Глянь у меня в тюках. Кстати, там и новая одежда есть, мужики с Выселок на продажу дали. Возьми, если такая нужда.

– А как я за неё рассчитаюсь? – нахмурился я, – У меня же нет ничего.

– Отработаешь, – припечатал старик. – И чем быстрее ты начнёшь работать, тем скорее сможешь вернуть долг.

– Понял.

– Вот и хорошо, что понятливый.

Через полчаса меня одели по моде нынешних времён. Парка, доходящая до середины бедра, была новая. Видно, одна из тех самых, предназначенных на продажу. Мне бы сгодилась и старая, которую старик в самом начале выдал, но мужики покачали головой.

– Это тебе не воду из речки таскать, чтобы в облезлой парке на охоту идти.

Белье, то есть подштанники и нательная рубашка, тонкой вязки. На ноги – шерстяные носки. Потом кожаные брюки и меховые сапоги, сделанные (по словам Борисыча) из оленьей шкуры – камуса. Как объяснил Сергей – это шкура, снятая с голени оленя или лося. Шерсть очень жёсткая и растёт только в одном направлении. Самое главное свойство – прочность и устойчивость к стиранию. Сверху надел ещё один толстый вязаный свитер и парку. Шапку – потрёпанный, но ещё крепкий малахай – дал дед. Застегнул кожаный пояс с двумя подсумками и повесил ножны с небольшим ножом, одолженным мне Сергеем.

– Не вздумай потерять, – предупредил он, – это подарок.

Под занавес выдали охотничьи лыжи. После всех новинок меня уже было трудно удивить. Ну, лыжи как лыжи. В книжках про такие читал, правда, самому на них ходить не доводилось. Длиной где-то полтора метра, не больше. Очень широкие, не меньше двадцати сантиметров. Загнутые с обоих концов, подбитые тем же упоминавшимся выше камусом.

– Ничего, научишься, – подбодрил меня старик, когда я попытался пробежаться на этих, с позволения сказать, лыжах. Лыжных палок нет, поэтому я несколько раз завалился набок. Мешало всё – и кочки с сугробами, и сами лыжи. В общем, как в старой пословице про танцора. Но прошло чуть больше часа, и я начал усваивать эту нехитрую науку. Лыжи уже не мешали, набок меня не заваливало. Запыхался, конечно, но кто обещал, что будет легко? Пока я осваивал этот новый для меня способ передвижения, дед вытащил из сарая небольшие сани. Даже не сани, а лёгкие нарты. Как объяснили, их таскает за собой охотник. Удобно – лучше, чем на спине поклажу тащить. А если ещё добыча? Сдохнешь по дороге.

По планам, уходили мы на два дня. Когда Борисыч сказал слово «план», то даже сам усмехнулся. В ответ на мой непонимающий взгляд объяснили, что глупое занятие – планировать такие вещи, как охота. Бывает, что в срок можно обернуться, а случается, что и за неделю не управишься. Тем более в это время года. Идёшь – солнце светит, тепло. Не жизнь, а праздник. А через несколько часов накроет пурга, и всё – вставай лагерем и жди, пока не распогодится. И если бы только пурга! Самые главные враги человека – это туман и мокрый снег. Снег не зимний – тяжёлый. Липнет к одежде, тает, увлажняя одежду и забирая драгоценное тепло. С туманом ещё хуже. Ещё викинги говорили, что туман не только искажает мир вокруг нас – он, как змея, вползает в души и лишает людей разума…

Выход назначили на четыре часа утра. Старик после того, как решил взять меня с собой, стал более разговорчивым. Он мне и объяснил причину такого раннего выхода. Днём снег таял, а по ночам ещё подмораживало, поэтому на снегу образовывался крепкий слой наста. Идти по такой корке легче. Когда часиков в двенадцать начнёт таять – встанем на дневку и окрестные капканы проверим, если дойдём до нужной точки.

Поужинав и сменив повязки Сергею, мы улеглись спать. Мне не спалось. Как ни крути, но завтра я выходил в новый мир. Пусть недалеко, но это маленькое начало моего пути. Кто сейчас знает, куда меня ещё забросит?

Не знаю, может, я ошибаюсь. Мне начинает казаться, что по утрам все, даже самые прожженные циники и злобные пессимисты, становятся оптимистами. Потому что нельзя иначе. Есть в весенних рассветах что-то такое – жизнеутверждающее. Ещё лежат сугробы, по ночам скрипит подмёрзший снег, но жизнь уже возрождается. Вопреки всему, обесценивая все эти глупые фразы о скоротечности бытия. И вновь над зубчатым краем леса поднимется багряное солнце, пронзит кружево заснеженных деревьев и рассыплется по снегу мириадами ослепительных искр. И так будет всегда. Вечно. Даже тогда, когда на земле не останется людей, способных понять эту красоту. Один мой приятель убеждал, что никто так не ценит рассветы, как художники и ночные сторожа. Наверное, был прав, чертяка эдакий. Тем более что в студенческую пору он подрабатывал и сторожем, и художником.