Кеннет Харви - Город, который забыл, как дышать

Райну увезли на обследование. Больше Томми ничего о ней не знал. Он наблюдал за женщиной, которая искала свою маленькую дочь. Томми надеялся, что с девочкой все будет хорошо. Всякий раз, как Томми думал о больных детях, его начинало страшно клонить в сон, словно все его жизненные силы куда-то утекали. Вот и сейчас Томми чувствовал, как от него уходит счастье. Надо подумать о чем-нибудь хорошем. Вокруг головы женщины сгущались цвета болезни — сиреневый и зеленый. Рядом стоял какой-то человек, Томми решил, что это ее муж. Аура у него была серая, а в центре почти черная: он с головой ушел в свои мысли. Ни у кого в зале не было ярких цветов, не было мира и спокойствия в душе. Когда та женщина и ее муж приближались друг к другу, их цвета — серый, зеленый и сиреневый — смешивались. Получалось облачко, похожее на отвратительный синяк, и обоим от этого становилось только хуже. Рядом стоял старик. Вот у него аура была поярче, хотя он тоже сердился и печалился. Облачко над его головой было желто-оранжевым. Когда его аура смешивалась с аурой женщины, ее облачко светлело, в ней просыпайся дух и засыпало тело. Темные цвета, такие, как серый, черный, коричневый и синий, — это цвета плоти, земли и воды. Желтый, красный, золотой всех оттенков — цвета духа и солнца. Томми все еще ходил в марлевой повязке. Команды снять ее никто не давал. В комнате оказалось полно знакомых. Некоторые махали рукой, он махал им в ответ. Все волновались, в аурах пылали розовые, синие, красные и коричневые цвета. Кто-то смотрел телевизор, что висел под потолком, кто-то мерил комнату быстрыми шагами. Старики спокойно сидели в креслах и мирно беседовали, среди них царило полное согласие. Они занимали себя тем, что разглядывали потертый ковер и соседей. Томми огорчался, когда встречал людей с серыми аурами. Они ведь не знали, что с ними стало, какой бесценный дар не смогли удержать.

Томми повернулся к стене. Белая. Он начал ногтем процарапывать контуры больничных коек. Томми рисовал, пока ноготь сам собой не вывел шестерку. Потом рядом ноль. И еще шестерку: 606.

Томми запомнил это число, повернулся и снова посмотрел на людей в приемном покое. Многие подходили друг к другу, обнимались и разговаривали, делились переживаниями, а цвета их аур от этого менялись в лучшую или худшую сторону. Здесь, в больнице, ауры повреждались или наоборот выправлялись. Почти как в церкви.

Томми долго стоял на месте. Мелькали ауры и лица, мимо проходили люди, и каждый оставлял в его душе едва заметный след.

Томми трудно было оторваться от этого зрелища, от удивительных, нехарактерных для обычной жизни красок. Но все же он заставил себя отвернуться и пошел по коридору. На охранника Томми не обратил никакого внимания, просто прошел мимо — на лице повязка, под мышкой блокнот. Охранник даже придержал дверь, кивнул и пробормотал:

— Проходите, доктор.

Лифт он нашел сразу. За последние годы Томми много раз бывал в этой больнице, навещал друзей и родственников. Иногда просто вызывался посидеть с незнакомцами, помочь им поскорее поправиться, послушать их, дать им возможность поделиться переживаниями.

Кабина взлетела на шестой этаж. Томми вышел. Шестьсот третья, шестьсот четвертая, шестьсот пятая… Вот, наконец, и палата Райны. На двери — табличка, но Томми не стал ее читать. Он оглянулся. Вдалеке прошла по своим делам медсестра и скрылась за углом. Томми толкнул тяжелую дверь и вошел. Шесть коек. Шесть аппаратов искусственного дыхания, белые пластмассовые трубки, зеленые гармошки мехов. Приборы шипели и плевались. Все, как Томми себе представлял. Он сразу нашел Райну и сел рядом на оранжевый пластмассовый стул. Райна медленно повернула голову.

— Здрасте, — с трудом проговорила она.

Неужели не узнаёт? Может, дело в маске? Томми развязал тесемки, улыбнулся и кивнул, потом наклонил голову, подумал и еще несколько раз кивнул, застенчиво и почтительно. Положил блокнот на койку, сунул руку в карман и достал маленький, сточившийся от времени камешек, черный с белыми прожилками.

— Он желания исполняет, — сказал Томми и вложил камешек в забинтованную Райнину ладонь, как в церкви кладут облатку.

— Спасибо. — Райна поднесла подарок к глазам.

— Это мне феи дали. Вшестером притащили. Вот уж потеха была, я тебе скажу. — Томми рассмеялся. — Он для них, как мешок с гвоздями.

Райна не ответила, только крепче сжала камешек.

— Я когда рыбачил, — сказал Томми, — и не такое видал. — Он взволнованно облизал губы и нервно ухмыльнулся. — Ты ж помнишь, у меня много чего на картинках осталось. Другие тоже видали, только молчат. Боятся.

— Боятся?

— Ну да. — Он посмотрел на белые простыни, под ними угадывались очертания тела Райны. Томми вспомнил свой рисунок с черным силуэтом и отвернулся. Палату разгородили ширмами, но по теням на ткани Томми без труда узнал людей на соседних койках. Вот Джейкоб Батлер, вот Питер Ньюэлл, вот Бонни Тернбулл. Томми сотни раз встречал их в море. Все из Уимерли, все рыбаки, и все как один разучились дышать.

— Чего боятся?

Томми нежно сжал ладонь Райны и опустил глаза. Ему вдруг показалось, что Райна уже не совсем Райна. От этой мысли Томми похолодел. Хотя может быть, все дело в лекарствах, которыми ее напичкали… Ее ладошка покорно лежала в его руке, пальцы переплелись, и у Томми перехватило дыхание. Не потому, что он тоже заболел, а от восторга.

— Боятся… — Он неуверенно прищурился и вытер нос рукавом. — Боятся, как бы кто не подумал, что они вроде меня…

Райна тихонько пожала ему руку:

— Ничего, ничего.

— Такие же ушибленные, — сказал Томми. В глазах у него стояли слезы. — Только их здесь нету.

— Кого нету?

— Тех, кто видит, как я. Они сюда не попали. Они не заболели.

Кровать. На кровати — девочка. Бледная. Во рту и в носу — трубки. Не спит. Притворяется. Притворяйся, притворяйся. Нас не проведешь.

Джозеф стоял у больничной койки и никак не мог понять, почему никто не хочет сказать ему правду? Это же не дочь. Так, подделка какая-то. Да и не похожа вовсе. Настоящая дочь веселая и живая, вечно скачет на одной ножке, вечно что-нибудь рисует. А эта — чужая, лежит и не шевелится. Не спит она. Не может быть. Спят только живые. Джозеф растерялся и от этого еще больше рассвирепел. Он, должно быть, что-то сказал, потому что женщина с другой стороны постели подняла глаза.

И эта притворяется. Женой. Что ж такая помятая? Уродина. Не могли что ли помоложе актрису найти? Настоящая жена моложе. И лицо у нее мягче, и косметики больше. И тоски в глазах не было никогда. А эту и молодой-то не представишь. Вся рваная, грязная… Глядит. Ладонь ко рту прижала. Слезу пустила. Тягучую. Ну прямо вся мировая скорбь. А что, отличная игра. Так жена себя и вела бы, если б поняла, что она теперь не при деле.