Владимир Колышкин - Атолл

К счастью, они вышли на освещенную улицу и сразу поймали такси. После жертвоприношения Бахусу, Мэтт стал мало-помалу трезветь и настоял, чтобы отвезли сначала Джулию. Так и сделали.

Джон вежливо распрощался с ней на пороге её дома. Чисто и благородно.

Когда Джон вернулся в такси, Мэтью уже изрядно протрезвел.

Он сказал: - Mezhdu prochim, как насчет пистона?

Джон не понял на что тот намекает.

- Я тут знаю одно chudesnoe местечко... - сказал Мэтт. - Две близняшки-очаровашки. Делают все, что ни попросишь.

"Жаль, что не три сестры", - подумал Джон, к ним он бы обязательно поехал. Он недавно открыл для себя русского писателя Чехова, был от него в восторге, и все, что ассоциировалось с ним, интересовало Джона.

Вообще-то, у него было соответствующее настроение, но он не знал, проверяет ли его Мэтт на стойкость, или это обычное предложение пьяного полуприятеля. На всякий случай Джон отказался.

- Ну и зря, - сказал Мэтт. - Человек без пороков - это все равно, что аква дисцилят - невкусно и не полезно.

Когда Джон оказался дома, к нему заполночь пришла жена механика, потому что её муж ушел в ночную смену. Они разыграли допрос в полицейском участке Венесуэлы. Жена механика надела на него наручники и изображала сеньору-полицейского в звании лейтенанта, а Джон исполнил роль нехорошего гринго.

* * *

На завтра они встретились в обычном открытом кафе. Девушка была в элегантном сером костюме с зеленым шелковым шарфом, словно только что сошла с обложки журнала "Вог". Джон сразу понял, что такой женщины у него никогда не было и больше не будет.

Они говорили о том, о сем, прекрасно провели время, но Джона волновал один вопрос. Наконец он его задал Джулии:

- Какую роль играет Мэтью в твоей жизни?

- Никакую. Знакомый. В галереи Ваксмана встретились случайно. Я там присматривалась, нельзя ли выставить свои работы на продажу, и он там слонялся. Большой любитель живописи. Обещал помочь... А насчет каких-нибудь других связей ты не беспокойся. Он гей, и этим все сказано.

- Как это гей? - удивился Джон. - Он мне предлагал поехать к девочкам.

- Дешевый понт. Он всем так говорит, чтобы не думали - если поэт, значит гей.

Он проводил её до дома. Это была Двадцать третья улица, залитый светом Вагнеровский мост, стальные ярусы которого тянулись через Гудзон к Нью-Джерси.

- Широкий вид у тебя тут, - сказал Джон.

- Ну, да, чертова окраина.

- Ты одна живешь?

- Нет. Снимаем квартиру на пару с подругой... Но, если ты захочешь, мы можем встретиться у тебя...

Так у них и повелось. Если влюбленным надо было уединиться, они встречались у Джона. Их интимные отношения были полны обоюдной страсти. Но однажды Джон подумал, что вдруг Джулия остынет к нему и, выбрав подходящий момент, когда она была в особо нежных чувствах, сделал предложение.

- Не вижу причин отказать тебе, - ответила Джулия. - Я согласна.

Одним словом, они поженились. Под брачной присягой они поклялись друг другу быть верными в горе и радости, любить друг друга до конца жизни, пока смерть их не разлучит.

Так Джулия вошла в его жизнь, наполнила её смыслом, как ветер вдруг наполняет обвислые паруса, и судно, встрепенувшись всеми своими рангоутами, напрягая такелаж, вспенивая носом волну, устремляется к новым горизонтам.

Правда, у Джулии были свои представления о горизонтах, а именно - этажи универсальных магазинов и линии модных бутиков. Вот туда она и пыталась направить их совместный корабль. Она с легкостью тратила его деньги, заработанные им потом и унижением ущемленного писательского самолюбия. Сама Джулия находилась в творческом поиске. Она мнила себя художницей, для чего и приехала в Нью-Йорк, чтобы этот зверский город подтвердил её дерзновения.

Однако величайший гадюшник мира - Нью-Йорк - не спешил возвести её хоть на какой-то пьедестал. И то сказать, несмотря на свои внешние данные, какими-нибудь талантами или хотя бы прилежанием Джулия не отличалась. Она поступила в Нью-Йоркский художественный университет Cooper Union, попала в класс к мэтру современного искусства Хансу Хааке и известному искусствоведу Дори Эштон, проучилась два семестра и была отчислена за катастрофическую неуспеваемость.

Джон утешил её, сказав, что тоже не имеет мантии Лиги Плюща, зато имеет жизненный опыт и цепкий взгляд. Разумеется, он показал ей свой заветный журнал (трехлетней давности). В прекрасных глазах Джулии он прочел неподдельное уважение.

Через месяц или около того Джулия намекнула, что берлога Джона ей не нравится и что пора обзавестись "уютным гнездышком". Поднатужившись (Джон устроился еще на одну работу), они сняли квартиру в том же районе, но в более престижном доме. Это была квартира с одной спальней, гостиной и изолированной столовой. То есть самый минимум. Но даже за этот минимум приходилось платить изрядные деньги.

Оплатив первые счета по новой квартире, Джон понял, что надо устроиться на третью работу. Как-то он включил электробритву, да так и застыл с жужжащей машинкой в руке. Он увидел себя в коридорном зеркале и ужаснулся. Заросшие щетиной щеки ввалились, кожа стала дряблой, приобретя нехороший, серый оттенок. Глаза, как у загнанного зверя тускло блестели, и взгляд был невыразимо тоскливым. Кейн чуть не заплакал - так ему стало жалко себя, своей ускользающей молодости. Скоро тридцатник, а он по-прежнему НОЛЬ. Ничего не значащий ноль! Писатель, опубликовавший один рассказ. Ха-ха-ха!

Собственный смех Джону показался нехорошим, предвещающий сумасшедшие. Все можно еще наверстать, с надеждой подумал он. Нужно только суметь выкроить свободное время для творчества. Но где его взять - свободное время?

И тогда он стал писать ночью, на сон оставалось часа три, или два. Это были тупые часы творчества. Он помнил, как легко ему писалось по утрам, но теперь благодатные часы были у него украдены добыванием проклятых денег. Но постепенно он привык подключаться к информационному полю Земли и в ночные часы, и даже случались настоящие озарения.

Джулия тоже заметила, как трудно приходится её мужу, и она честно попыталась устроиться на работу, хотя бы секретаршей. Многие девушки мечтали заполучить жирную секретарскую работу в какой-нибудь богатой конторе на Мэдисон-авеню. Но и тут Джулия потерпела фиаско - она не продвинулась дальше первого года обучения машинописи, а в делопроизводстве оказалась вообще тупицей. "Я художник! - плакала она, - пошли вы к черту с вашими бумажками!"

После честной попытки устроиться на работу, Джулия со спокойной душой повела богемный образ жизни. Она целый день лежала возле телеящика, дымя "Честерфилдом", потом вдруг вскакивала и куда-то уходила, скорее всего - на какое-нибудь сборище художников, таких же бездарей, как она сама. Иногда Джулия подползала к мольберту. Картины из-под её кистей выходили какие-то вялые. В них не было ни дерзновения, ни фантазии, ни души, ничего, на чем бы глазу захотелось остановиться, а уму поразмышлять. Какая-то дурацкая мешанина красок, подписанная не менее дурацкой фамилией - Мэйберри. В мире изобразительного искусства Джулия позиционировала себя под девичьей фамилий. Фамилию Кейн она не собиралась прославлять, считая её провальным брэндом.