Стивен Кинг - Исход (Том 1)

Когда были вымыты ее несколько тарелок, она надела башмаки и взяла палку. Даже теперь старая женщина редко пользовалась ею, но сегодня та понадобится матушке Абигайль. Четыре мили туда, четыре мили обратно. Лет в шестнадцать она могла бы порхнуть, туда и пробежать обратный путь, но эта благословенные шестнадцать остались далеко позади.

Старушка пустилась в дорогу в восемь утра, надеясь добраться до фермы Ричардсонов к полудню и переждать там самые жаркие часы. Потом она найдет в себе силы забить несколько кур, а в сумерках отправится обратно. Она не вернется домой до наступления темноты, и от этой мысли матушка Абигайль вспомнила о своем сне, но тот темный человек был еще очень далеко. Ее же гости были намного ближе.

Шла она очень медленно, даже медленнее, чем (так она чувствовала) могла идти, потому что даже в полдевятого утра солнце было уже жарким и мощным. Абигайль не сильно потела — на ее костях осталось не так уж много плота, которая могла бы испускать влагу, — но когда она добралась до почтового ящика. Гуделлов, ей понадобился отдых. Она присела в тени дерева и съела несколько фиников. И следа нет ни орла, ни колесницы. Матушка Абигайль хихикнула, затем поднялась, стряхнула крошки с подола своего платья и отправилась дальше. Да, никакого такси. Господь помогает тем, кто сам помогает себе. Но все равно она чувствовала, как все ее суставы ноют, она знала, какой концерт они устроят ей сегодня ночью.

Старушка все сильнее налегала на палку, хотя и боль в запястье начинала давать о себе знать. Ее башмаки, отделанные желтой кожей, покрылись пылью. Лучи солнца падали прямо на нее, и по мере того, как время шло, тень ее становилась все короче и короче. В это утро матушка Абигайль увидела больше диких животных, чем за всю свою жизнь: лису, енота, дикобраза. Повсюду были вороны, они каркали, кружили в небе. Если бы она слышала, как Стью Редмен и Глен Бейтмен обсуждали причудливость — им это казалось причудливостью, — с которой супергрипп уничтожал одни виды животных, оставляя другие в покое, она рассмеялась бы. Он уничтожил домашних животных и оставил диких, это же так просто и ясно. Некоторые виды домашних животных были сохранены, но и это было общим правилом — болезнь унесла людей и их лучших друзей. Грипп уничтожил собак, но не тронул волков. Потому что волки были дикими, а собаки нет.

Огненный шнур боли вонзился в ее бедра, под колени, в лодыжки, в запястья, которыми она опиралась на палку. Она шла и разговаривала со своим Господом, иногда мысленно, иногда вслух, не видя в этом особой разницы. Матушка Абигайль снова стала вспоминать свое прошлое. Конечно, 1902 год был самым лучшим. После этого время, казалось, ускорило свой бег, страницы некоего огромного календаря переворачивались без остановки. Жизнь тела прошла так быстро… как же оно могло так устать от жизни?

У нее было пятеро детей от Дэвида Троттса, одна из них, Мейбл, поперхнувшись кусочком яблока, умерла на заднем дворе старого дома. Абби развешивала белье, завернула за дом и увидела ребенка, лежащего на спине, вцепившегося в горло и посиневшего от удушья. Она наконец-то вытащила этот кусок яблока, но к тому времени маленькая Мейбл была уже застывшей и холодной, единственная девочка, рожденная ею, и единственный ее ребенок, умерший от несчастного случая.

Теперь матушка Абигайль отдыхала в тени забора фермы Науглерсов, а в двухстах ярдах впереди грунтовая дорога уступала место гудронированному шоссе — это было то место, в котором Фриментл-роуд переходила в Полк Каунти-роуд. От жары над шоссе поднималось марево, а над горизонтом словно разливалась ртуть, сверкающая, как вода в миражах. В жаркий день всегда видна эта ртуть на самом горизонте, но невозможно добраться до нее. Или, по крайней мере, она никогда не добиралась.

Дэвид умер в 1913 году от простуды, не слишком-то отличающейся от этой, которая унесла столько жизней. В 1916 году, когда ей было тридцать четыре, Абигайль вышла замуж за Генри Хардести, чернокожего фермера из округа Уилер на севере. Он специально приезжал, чтобы сделать ей предложение. Генри был вдовцом с семью детьми на руках. Все они, кроме двоих, уже выросли и разъехались кто куда. Генри был на семь лет старше Абигайль. Он подарил ей двух мальчиков, пока его трактор не опрокинулся и не убил его в конце лета 1925 года.

Через год после этого она вышла замуж за Нейта Бруса, и люди сплетничали по этому поводу — о да, люди сплетничали, как они любили почесать языками, вроде бы им больше нечего было делать. Нейт был наемным работником на ферме Генри Хардести, и он стал для нее хорошим мужем. Возможно, не таким нежным и мягким, как Дэвид, и уж, конечно, не таким упрямым, как Генри, но все же хорошим мужчиной, который чаще всего поступал так, как она говорила ему. Когда женщина переходила определенный возрастной рубеж, приятно было осознавать, кто держит все в своих руках.

Шесть ее сыновей подарили ей урожай из тридцати двух внуков. А те, в свою очередь, насколько ей было известно, собрали урожай из девяноста одного правнука, а ко времени эпидемии супергриппа у нее уже появилось три праправнука. Их было бы еще больше, если бы девчонки не применяли противозачаточные таблетки. Казалось, что для них секс был всего лишь еще одной игрой. Абигайль испытывала к ним чувство жалости, но никогда не говорила об этом. Это было делом Господа судить, совершают ли они грех, принимая эти таблетки (и уж никак не того сутулого старика из Ватикана — матушка Абигайль всю свою жизнь принадлежала к методистской церкви и гордилась тем, что никогда не связывалась с этими католиками, в чьих жилах текла рыбья кровь), но Абигайль прекрасно знала, что именно они теряют: экстаз, приходящий, когда ты стоишь на самом пороге Долины Теней, экстаз, который приходит, когда ты полностью отдаешь себя мужчине и Богу, когда ты говоришь, что Его воля будет исполнена, и Воля исполняется: конечный экстаз любви при встрече с Господом, когда мужчина и женщина открывают для себя древний грех Адама и Евы, только теперь уже омытый и освященный Кровью Агнца.

О, какой хороший день…

Ей хотелось пить, старушка хотела очутиться дома в своем любимом кресле-качалке, она желала, чтобы ее оставили в покое. Теперь она уже видела сверкающую под солнцем крышу курятника слева от себя. Еще миля, не больше. Была половина одиннадцатого, не так уж и плохо для такой старой развалины. Она позволит себе подремать, пока вечер не принесет прохладу. В этом нет никакого греха. Особенно в ее возрасте. Абигайль брела по обочине, ее башмаки покрылись толстым слоем дорожной пыли.

Что ж, у нее было много детей, чтобы благословить ее старость, а это уже кое-что. Были такие, как, например, Линда и ее не стоящий доброго слова торгаш муж, которые не навещали ее совсем, но были и такие, как Молли и Джим, Кэти и Дэвид, достаточно, чтобы перевесить тысячи Линд и их ничтожных мужей-торгашей, стучащиеся из двери в дверь в надежде продать свои безделушки. Последний из ее братьев, Люк, умер в 1949 году, в возрасте восьмидесяти с чем-то лет, а последний из ее детей, Сэмюел, в 1974-м, в возрасте пятидесяти четырех. Она пережила всех своих детей, а ведь так не должно было быть, но все выглядело так, будто у Господа были свои собственные планы на ее счет.