Стивен Кинг - Исход (Том 2)

Оно щелкнуло. Что бы там ни было внутри него, оно щелкнуло.

— ТЫ ЛЖЕШЬ! — крикнул он ей в лицо. Его руки опустились ей на плечи, ключицы ее треснули, как карандаши. Он поднял ее тело высоко над головой в бледно-голубое небо пустыни и, приподнявшись на цыпочки, подбросил ее вверх, как до этого подбросил стакан. Он увидел широкую улыбку облегчения и триумфа на ее лице и неожиданную разумность в ее глазах и понял. Она заставила, вынудила его сделать это, каким-то образом понимая, что только он может освободить ее…

А она носила его ребенка.

Он склонился над низким парапетом, чуть не сорвавшись вниз, утратив равновесие, пытаясь вернуть назад невозвратимое. Ее ночная сорочка развевалась на ветру. Ухватившись за легкий материал, он почувствовал, как затрещала ткань, оставляя ему только обрывок, настолько прозрачный, что он видел сквозь него свои пальцы… как сон на грани пробуждения.

А затем она исчезла, пролетела прямо вниз, вытянув пальцы ног прямо к земле, сорочка волнами окутывала ее шею и лицо. Она не кричала. Она скользила вниз безмолвно, как дымящаяся сигнальная ракета.

Когда Флегг услышал непередаваемый, глухой стук ее падения, он, закинув голову в небо, завыл.

«Это ничего не меняет, ничего не меняет».

Обрывок ткани все еще был зажат в его руке.

Он склонился над парапетом и наблюдал, как сбегаются люди, словно иглы, притягиваемые магнитом. Или как черви к падали. Выглядели они такими маленькими, а он находился так высоко над ними.

Он будет левитировать, решил Флегг. Но прошло много, очень много времени, прежде чем его каблуки оторвались от поверхности солярия, а когда это произошло, то они парили всего лишь в полудюйме от цемента. Он так и не поднялся выше.

В тот вечер Том проснулся в восемь часов, но было еще слишком светло, чтобы пуститься в путь. Он ждал. Ник снова приходил к нему во сне, и они разговаривали. Разговаривать с Ником было так хорошо.

Том, лежа в тени огромной скалы, смотрел, как в темнеющем небе загораются звезды. Он подумал о картофельных чипсах и пожалел, что у него их нет. Когда он вернется в Свободную Зону — если ему удастся вернуться, — он будет есть их сколько душе угодно. Объестся чипсами. И будет наслаждаться любовью друзей. Вот о чем он так сильно тосковал в Лас-Вегасе, решил Том, о простой любви друзей. Люди Запада были довольно неплохими и прочее, но в них было так мало любви. Потому что они были слишком заняты своим страхом. Любовь плохо растет в том месте, где все пронизано страхом, точно так же как и растения плохо растут в том месте, где постоянно темно.

Только грибы и поганки вырастают большими и жирными в темноте, даже он знал это, да.

— Я люблю Ника и Франни, и Джека Эллиса, и Люси, — прошептал Том. Это была его молитва. — Я люблю Ларри Андервуда и Глена Бейтмена тоже. Люблю Стэна и Рона. Люблю Ральфа. Люблю Стью. Люблю…

Странно, с какой легкостью всплывали их имена. Там, в Зоне, он бывал счастлив, если мог вспомнить имя Стью, когда тот приходил в гости. Мысли Тома перешли на его игрушки. Его гараж, машинки, модели самолетов. Он часами играл с ними. Но он не знал, захочется ли ему так же сильно играть с ними, когда он вернется отсюда… если вернется. Все будет иначе. Это было печально, но, возможно, и к лучшему.

— Господь мой пастырь, — с нежностью шептал Том. — Мне ничего не нужно. Он помогает мне найти тучные пастбища. Он умащивает мою голову маслами. Он дает мне кунг-фу перед лицом врага. Аминь.

Теперь уже было достаточно темно, и Том пустился в путь. К половине двенадцатого он добрался до Перста Божия, где остановился перекусить. Место здесь было возвышенное, и, оглядываясь на пройденный им путь, Том видел двигающиеся огоньки. На шоссе, подумал он. Они ищут меня. Том снова посмотрел на северо-восток. Далеко впереди, еле различимую в темноте (луна, спустя две ночи после полнолуния уже пошла на убыль), он увидел огромную гранитную круглую глыбу. Теперь он должен был держаться этого ориентира.

— У Тома болят ноги, — прошептал он себе, но не без некоторого добродушия. Могло быть и намного хуже, чем боль в ногах. — Л-У-Н-А, это значит болят ноги.

Том шел дальше, ночные обитатели пустыни бросались прочь от его ног, а когда на рассвете он устроился на ночлег, то им было пройдено более сорока миль. Граница между Невадой и Ютой теперь находилась совсем рядом. В восемь часов утра он уже спал крепким сном, подложив под голову куртку. Его глаза подрагивали под сомкнутыми веками.

Пришел Ник, и Том разговаривал с ним. Том нахмурился во сне. Он говорил Нику о том, как сильно он хочет видеть его. Но по непонятной причине Ник отвернулся.

О, как история повторяет сама себя: Мусорщик снова избежал сковороды дьявола — только теперь не было надежды, что прохладный фонтан Сиболы поможет ему устоять.

«Это то, что я заслужил».

Кожа его обгорала на солнце, облазила, обгорала и снова облазила, и в конце концов он не загорел, а облупился. Он был живым доказательством того, что человек в итоге приобретает вид того, что он есть на самом деле. Мусорщик выглядел так, будто кто-то облил его керосином и поднес горящую спичку. Голубизна его глаз выцвела под беспощадным солнцем пустыни, смотреть в них было все равно что заглядывать в таинственные, запредельные космические дыры. Его одежда была странным подражанием темному человеку — красная рубашка, открывающая шею, линялые джинсы и походные ботинки, сильно стоптанные и пыльные. Но он сбросил с себя амулет с красной прожилкой. Он не заслуживал чести носить его. Он оказался недостойным. И как все остальные несовершенные дьяволы, он был изгнан.

Мусорщик застыл под палящим солнцем и провел худущей дрожащей рукой по бровям. Он был предназначен для этого места и времени — вся его жизнь была подготовкой к этому. Он прошел пылающие коридоры ада, чтобы попасть сюда. Он мирился с шерифом-отцеубийцей, он мирился с тем ужасным местом в Терре-Хот, он мирился даже с Карли Йатсом. После всей его странной и одинокой жизни он нашел друзей. Ллойда. Кена. Уитни Хогана. И Господи, он все испортил. Он заслуживает быть сожженным на этой дьявольской сковороде. Существовало ли для него искупление? Темный человек, может, и знает. А вот Мусорщику это неведомо.

Теперь он только смутно мог припомнить случившееся — возможно, потому, что его измученный мозг не хотел вспоминать. Он больше недели находился в пустыне до своего ужасного возвращения в Индиан-Спрингс. Его укусил скорпион в средний палец левой руки, и эта рука распухла как резиновая перчатка, наполненная водой. Неземной огонь переполнял его голову. И все же он шел дальше.

Но он все-таки вернулся в Индиан-Спрингс, чувствуя себя частью чьего-то воображения. Был обычный добродушный разговор, когда парни изучали его находки — фитили для поджога, контактные наземные мины и прочие незначительные вещички. Впервые после укуса скорпиона Мусорщик почувствовал себя хорошо.