Уильям Хьёртсберг - Сердце Ангела

— Ну что, узнал что хотел? — равнодушно поинтересовался Свит.

— Евангелина умерла.

— Да ну? Вот это жалко. Баба была — таких поискать.

— Я говорил с ее дочкой, но она мне почти ничего не сказала.

— Слушай, сынок, а может, ты про кого другого напишешь?

— Нет, теперь уж мне самому интересно. — Я просыпал пепел себе на галстук, попытался стряхнуть и обрел второе пятно, как раз рядом с тем, что осталось от супа. — Вот вы, кажется, неплохо знали Евангелину. Может быть, расскажете мне еще про ее роман с Фаворитом?

Свит с трудом слез с табурета и утвердился на своих крошечных ножках.

— Нечего мне рассказывать, сынок. Сам видишь, великоват я, чтобы под чужими кроватями прятаться. Да и работать пора.

Ножка улыбнулся, блеснув золотой коронкой, и двинулся к сцене. Я прицепился к нему, как дотошный репортер.

— А вы не помните, с кем они еще дружили? Ну, когда у них был роман…

Ножка уселся на табурет и оглядел зал в поисках запропавших музыкантов. Стреляя глазами от столика к столику, он сказал:

— Я вот сейчас поиграю, нервы малость успокою, может, тогда что вспомню.

— Идет. Мне спешить некуда, могу хоть всю ночь вас слушать.

— Еще отделение пережди, сынок, и все.

Ножка поднял выгнутую крышку рояля. Поверх клавишей лежала куриная лапа. Он резко захлопнул крышку.

— Что ты над душой стоишь! — рыкнул он. — Иди, мне сейчас играть.

— Что это там?

— Ничего. Неважно.

Хорошенькое «ничего» — куриная лапа длиной в октаву, от острого желтого когтя на морщинистом пальце (похожем на ящерицу) до кровоточащего сустава. Там, где кончаются белые перья, — черный бант на манер подвязки. Как хотите, а это больше, чем ничего.

— Что тут у тебя творится, Свит?

Пришел гитарист, уселся на свое место и включил усилитель. Он мельком глянул на Ножку и принялся настраивать громкость: что-то было не так с обратной связью.

— Не твое дело, — прошипел Ножка. — Теперь можешь не дожидаться: ничего тебе не скажу, ясно?

— Кому ты дорожку перешел?

— Сгинь!

— Это что, из-за Джонни?

Подошел контрабасист, но Ножка не обратил на него внимания. Он проговорил очень медленно и отчетливо:

— Так. Если ты сейчас, вот прямо сейчас, не выкатишься отсюда к той самой матери, вообще пожалеешь, что на свет родился. Понял, нет?

Я перехватил недобрый взгляд контрабасиста и оглянулся вокруг. Зал был полон. Я чувствовал себя как генерал Кастер во время последнего боя у реки Литтл-Биг-Хорн. [11] У реки Литл-Бнг-Хорн 25 нюня 1876 года генерал Кастер атаковал восставших индейцев племени сиу и потерпел сокрушительное поражение.

— Если я им сейчас слово скажу — тебе конец, — добавил Ножка.

— Не трудись. — Я бросил окурок на пол, придавил его каблуком и вышел.

Машину я припарковал на другой стороне Седьмой, на том же месте, что и в прошлый раз. Я дождался зеленого света и перешел улицу. Компания, торчавшая на углу, куда-то перекочевала, и теперь на месте юнцов стояла худая смуглая проститутка в потрепанной лисе. Она покачивалась на каблуках-шпильках и часто-часто дышала, как кокаинистка на третий день оргии.

— Эй, мистер, интересуемся? Эй…

— Не сегодня, извини.

Я сел в машину и снова закурил. Тощая жрица любви смотрела на меня какое-то время, потом повернулась и нетвердо зашагала по улице. Было без нескольких минут одиннадцать.

Около двенадцати у меня вышли все сигареты. Рассудив, что до конца концерта Свит все равно никуда не денется и времени у меня уйма, я оставил свой пост и отправился в ночной винный магазин в полутора кварталах оттуда. Возвращаясь с двумя пачками сигарет «Лаки страйк» и полулитровой бутылкой виски, я перешел улицу и постоял немного у входа в «Красный петух». Из недр его доносились громовые раскаты Ножкиного фортепиано, адская смесь Бетховена и черного джаза.

Ночь была холодная, и я то и дело включал двигатель, чтобы немного согреться. Слишком уж разнеживаться было нельзя: так и заснуть недолго. Без четверти четыре, когда закончилось последнее отделение, пепельница на приборной доске была полна, а бутылка с виски опустела. Я чувствовал себя великолепно.

Примерно за пять минут до закрытия в дверях клуба показался Ножка. Он застегнул свое тяжелое пальто и перебросился шуткой с гитаристом. Потом резко свистнул в два пальца, и проезжавшее такси остановилось перед ним, взвизгнув тормозами. Я включил зажигание.

Машин было мало, и я решил дать такси фору в пару кварталов. Поэтому я не стал зажигать фары и просто смотрел в зеркало заднего вида. На пересечении со Сто тридцать восьмой улицей такси повернуло и покатило уже в моем направлении. Я пропустил его, дал поравняться с давешним винным магазином, включил фары и отъехал от тротуара.

Я довел его до Сто пятидесятой улицы и вместе с ним свернул налево. Там водитель такси притормозил посреди квартала Гарлем-ривер, [12] Большой жилой квартал, выстроенный на муниципальные средства в 1937 году с тем, чтобы частично решить проблему жилья. а я проехал дальше до бара Макомба, взял на север, скруглил и оказался снова на Седьмой, с северной стороны того же квартала.

Добравшись до перекрестка, я увидел такси. Водитель дожидался Свита. Дверь машины была открыта, огонька на крыше не было, на заднем сиденье — никого. Очевидно, в этот момент Ножка громыхал по лестнице на свой этаж, чтобы избавиться от куриной лапы. Я выключил фары и припарковался бок о бок с какой-то машиной, чтобы ничего не упустить. Через пару минут Ножка вернулся, на сей раз с красной клетчатой сумкой, в каких носят шары для кегельбана.

Такси свернуло налево возле бара Макомба и рванулось на юг по Восьмой авеню. Я держался на три квартала позади. Доехав до площади Фредерика Дугласа, машина свернула на Сто десятую улицу и двинулась вдоль северной стены Центрального парка к раздвоенным истокам Сент-Николас и Ленокс-авеню. Проезжая мимо, я увидел, что Ножка стоит на тротуаре с бумажником в руке, дожидаясь, пока шофер отсчитает сдачу.

Я резко свернул налево на углу Сэнт-Николас-авеню, тормознул и выбежал обратно на Сто десятую. Я успел увидеть отъезжающее такси и темный силуэт Свита, тенью скользнувшего во мрак и тишину парка.

Ножка шел по аллее, ведущей вдоль западной кромки озера Меер, или Гарлемского озера. [13] В Гарлеме раньше селились преимущественно голландцы, отсюда голландские названия. Вдоль аллеи горели фонари, и он то и дело возникал в световых пятнах, как Джимми Дюранте в сцене прощания с миссис Калабаш. [14] Знаменитый комик Джимми Дюранте много лет подряд завершал каждое свое выступление словами: «Доброй ночи, миссис Калабаш, где бы вы сейчас ни были». Многие считали, что это вымышленный персонаж, однако миссис Калабаш (в миру миссис Люсиль Кольман) существовала на самом деле. Это была хозяйка ресторанчика в городе Калабаш, с которой Дюранте как-то разговорился и пообещал ей, что сделает ее знаменитой. Я крался сзади чуть поодаль, держась неосвещенной стороны, но Ножка ни разу не обернулся. Он торопливым шагом обогнул озеро и нырнул под арку Хаддлстонского моста. Впереди по Ист-драйв изредка проносились такси из центра.