Джон Харвуд - Сеанс

— Понятно. — В его голосе слышались раздраженные нотки разочарования в собственных возможностях, за что я никак не могла бы его винить: он явно не привык к неудачам. — Тогда, вероятно, вы и вправду заснули, хотя мне так не показалось.

— Я искренне сожалею, сэр, — повторила я, — что заставила вас напрасно потратить на меня столько времени.

— Вовсе не напрасно, — возразил он с грустной улыбкой, снова обретая доброе расположение духа. — Меня просто приводит в смятение моя собственная некомпетентность. Может быть, мы попробуем снова — завтра?

— Сэр, я никоим образом… — начала я, но он отмел все мои протесты, отказался от предложения выпить с нами чаю и исчез, прежде чем я вспомнила, что должна была пригласить его на обед.

В тот вечер я обсуждала возникшие сложности с Адой и Джорджем.

— Я уверена, — сказала я, — что, если бы Аде было позволено сидеть возле меня, я очень легко погрузилась бы в транс, но он говорит, что это помешает мне сосредоточиться.

— Я понимаю, — сказал Джордж. — Я никак не думал, что присутствие третьего человека может стать препятствием, но ведь я вообще ничего не знаю о научном месмеризме. Если говорить откровенно: ты что, боишься, что он злоупотребит твоим доверием?

— Может быть, дело в этом, хотя я не совсем так это воспринимаю; я сама не понимаю, что именно меня пугает.

— Мне представляется, — нерешительно сказала Ада, — что если бы его намерения были бесчестными, он настаивал бы на том, чтобы видеться с тобой в каком-то другом месте. Здесь ему пришлось бы пойти на большой риск…

— Да, ты, конечно, права, — сказала я.

— А может быть, все дело в его глазах? — сказал Джордж. — В том, как они удерживают свет? Я не сомневаюсь, что именно это делает его таким хорошим месмеристом, но его взгляд может лишить спокойствия.

— Думаю, в этом все дело, — подтвердила я, и решила не позволять собственным нервам причинять доктору Раксфорду новые неудобства.

Тем не менее мое смутное беспокойство вернулось, как только в комнате стало темно и Магнус Раксфорд снова обрел вид отсеченной головы и руки, плавающей в воздухе над пламенем свечи. «Я не должна его бояться», — строго твердила я себе и обнаружила, что, если слегка прищурить глаза, я могу более избирательно сосредоточиться на сверкающей монете, а затем, если сосредоточиться на том, чтобы дышать ровно и глубоко, я не так четко буду слышать тревожащие полутона его голоса, так что в конце концов стало казаться, что я сама приказываю себе расслабиться и становиться все более сонной, и спать все более глубоким сном, пока я не очнулась при ярком свете дня, ощущая запах загашенной свечи, и не помня ничего, кроме: «Я не должна его бояться».

На миг мне подумалось, что я снова подвела доктора Раксфорда, но тут я увидела, что он мне улыбается: его манера вести себя, даже его вид как-то неуловимо переменились.

— Прекрасно получилось, мисс Анвин: вы были в глубоком трансе все прошедшие двадцать минут.

— А… как вы полагаете, я излечилась?

— Боюсь, я не могу этого гарантировать, но — да, я настроен весьма оптимистически; и вы, разумеется, знаете, что можете вызвать меня в любое время.

Странно было видеть, как Магнус Раксфорд изменился: он казался более мягким, не таким пугающим. Он наклонился ко мне — мы сидели лицом друг к другу, нас разделяли всего два фута, и на миг мне почудилось, что он собирается меня поцеловать, но потом я увидела, что он всего лишь забирает золотую монету. Я была сильно удивлена, затем почувствовала просто шок: неужели я в самом деле желала, чтобы он меня поцеловал, — ведь Эдуард всего четыре месяца как умер?!

Магнус — как я теперь начала мысленно его называть — пришел к нам на обед в тот же вечер по приглашению Джорджа и совершенно нас всех очаровал: не было никаких разговоров о привидениях или о спиритических сеансах, только о книгах и о картинах; много и по-доброму вспоминали Эдуарда, и впервые со дня его смерти я чувствовала себя почти спокойной, хотя и с некоторой тревогой из-за того, что могу так себя чувствовать. Казалось, Магнус вовсе не торопится вернуться в Лондон, и я почувствовала облегчение (по причинам, в которые мне не очень хотелось вникать) оттого, что Джордж не пригласил его провести оставшиеся дни пребывания в Чалфорде у нас в доме.

На следующее утро я проснулась и обнаружила, что солнце, которого мы почти не видели в последние несколько недель, светит в мое окно, озаряя лучами всю комнату. Это был один из тех редких, тихих январских дней, когда на несколько коротких часов весь мир словно омыт ослепительным светом и вы почти верите, что никогда больше не будет снова серо и сыро. Привычная боль пробуждения была по-прежнему со мной, однако горе утратило свою мучительную, рвущую сердце остроту, или, скорее, я вдруг осознала, что оно постепенно утихало уже некоторое время.

Я сидела в саду с книгой на коленях, не читая, и даже не думая, просто впитывая солнечное тепло, когда на мое кресло упала чья-то тень. Я подняла голову и увидела Магнуса, остановившегося в нескольких шагах от меня.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я никак не хотел вас напугать.

— Вы меня не напугали, — ответила я, — но я боюсь, что Джорджа и Ады нет дома.

— Горничная сказала мне об этом; я пришел повидать вас.

Солнце слепило мне глаза, так что я не могла разглядеть выражение его лица, но сердце у меня вдруг забилось гораздо чаще.

— Может быть, вы сядете? — сказала я.

— Благодарю вас, — ответил он, подвинув кресло, в котором обычно сидела Ада, так, чтобы быть лицом ко мне. Одет он был так же, как в тот день, когда мы с ним разговаривали на кладбище, широкий галстук и крахмальная манишка сверкали белизной в солнечном свете. — Мисс Анвин… Эленор, если позволите… — произнес он нерешительно, что было для него совсем необычно. — Могу я спросить: вы понимаете, о чем я приехал сказать вам?

Я, ни слова не говоря, отрицательно покачала головой.

— Я знаю, вы скажете, что еще слишком рано… но, Эленор, я не только восхищаюсь вами, я полюбил вас: вы женщина редкого самообладания, ума и красоты и… короче говоря, я пришел, чтобы просить вас стать моей женой.

— Сэр… Доктор Раксфорд… Это большая честь для меня… Вы оказываете мне честь, какой я не очень заслуживаю… и я глубоко благодарна вам за вашу доброту к Эдуарду, и ко мне тоже. Но я не могу принять… Еще слишком рано, как вы сами сказали, но главным образом, я боюсь, что никогда не смогу полюбить вас, или кого-то другого, так, как любила Эдуарда, и было бы несправедливо, неправильно принять ваше предложение, даже если бы… то есть было бы несправедливо, — закончила я, довольно беспомощно.

— Я не прошу так много, — ответил он. — Мне не подобает стремиться или даже надеяться занять место Эдуарда в вашем сердце — только питать надежду, что со временем вы полюбите меня как-то иначе.