Амброз Бирс - Диагноз смерти (сборник)

Ночь была ясная, но в лесу царила непроглядная тьма, так что мальчику пришлось идти, что называется, наощупь. Впрочем, заблудиться он не мог: с обеих сторон тропинку огораживал густой кустарник. Пройдя милю или чуть меньше, паренек вдруг заметил слева зыбкий мерцающий свет. Тут он испугался по-настоящему – сердце так замолотило, что его удары, наверное, даже отдавались вокруг.

– В этих местах должен стоять дом старого Брида, – пробормотал он себе под нос. – А если так, эта тропа, получается, продолжает ту, которая идет к нему с нашей стороны. Уфф!.. Но откуда в таком-то доме взяться свету?

Он все-таки двинулся дальше и примерно через минуту вышел на небольшую поляну, почти совершенно заросшую ежевикой. Местами торчали столбы – все, что осталось от забора. А посреди поляны, чуть поодаль от тропинки, стоял дом, в котором не осталось ни одного целого стекла. Вот в этом-то доме и светилось окно.

Некогда это было вполне обычное окно, но и стекло, и деревянные рамы давным-давно сокрушили юные сорванцы, которые швыряли в дом камнями, демонстрируя свою удаль, а также презрение ко всему потустороннему, ибо в округе многие считали, что в доме старого Брида нечисто. Не исключено, конечно, что это была пустая болтовня, но даже завзятые скептики соглашались, что дом заброшен еще в давние времена, а в деревне всякий знает: духи селятся именно там, откуда ушли люди.

Глядя на неверный свет, таинственно мерцающий в разбитом окне, мальчик с ужасом вспомнил, что и сам внес лепту в разрушение. Им овладело раскаянье, хоть и искреннее, но явно запоздалое. Он уже ждал, что сонмище призраков вот-вот набросится на обидчика, некогда тревожившего их покой и сокрушавшего их обиталище. Но упрямый мальчишка не отступил, хотя его и трясло крупной дрожью. Кровь свою, здоровую и горячую, он унаследовал от фронтиреров, которые всего два поколения назад согнали с этих земель индейцев. Он пошел дальше.

Минуя дом, паренек заглянул в окно и увидел картину странную, да и страшную тоже: посреди комнаты стоял стол, по которому были разбросаны какие-то бумаги, а за столом, подперев голову руками, сидел мужчина; пальцы его зарылись в густые волосы. На краю стола горела свеча, и в ее свете лицо человека казалось мертвенно бледным. Надо еще сказать, что освещено оно было лишь с одной стороны, другая смазывалась тенью. Человек смотрел, что называется, в пространство, и наблюдатель постарше и не такой испуганный уловил бы во взгляде беспокойство, но мальчишке они показались просто стеклянными. Он нимало не сомневался, что видит мертвеца.

Эта мысль ужаснула паренька, но и заинтриговала тоже: мальчику захотелось увидеть как можно больше. Его трясло, он побледнел, ноги похолодели и плохо его держали, и все-таки он, стиснув зубы, подошел у дому вплотную. Это вышло у него само собой – думать было некогда. Стараясь охватить взглядом всю комнату, он прижался лицом к стеклу. В ту же минуту ночную тишину разорвал истошный вопль – крикнула сова. Мужчина вскочил на ноги, опрокинув стол, свеча упала и погасла. А мальчишка со всех ног бросился прочь.

– О, Колстон, доброе утро. Как удачно! Сколько раз вы говорили, будто я хвалю ваши опусы из одной только вежливости, а вот теперь сами можете видеть, как я с головой ушел в «Мессенджер» где опубликован последний ваш рассказ. Я вернулся в этот мир, только когда вы тронули меня за плечо.

– Да уж, вы доказали это мне куда как полно, – был ответ. – Вы так спешили прочитать мой рассказ, что ради малого удовольствия пожертвовали большим, настоящим, какое он способен доставить.

– Боюсь, я не совсем вас понял, – признался собеседник. Он сложил газету и сунул в карман. – Странные вы, писатели. Объясните же мне, чем я провинился и что упустил. Разве от меня зависит, доставляет мне ваш рассказ удовольствие или нет?

– Конечно, причем в очень большой степени. Как вы думаете, удалось бы вам с удовольствием позавтракать вот тут, в трамвае? Давайте допустим, что фонографы стали столь совершенны, что способны проиграть целую оперу – и арии, и оркестровку, и все остальное. Много вам будет удовольствия, если вы будете слушать ее в своей конторе, когда заняты делами? А велика ли радость от серенады Шуберта, когда ее пиликает под вашими окнами уличный скрипач, причем с утра пораньше? Неужто вы ежечасно готовы восторгаться? Неужто у вас всегда наготове нужное настроение? Или вам ничего не стоит вызвать его у себя, словно по заказу? Осмелюсь указать вам, сэр: рассказ, которому вы оказали честь своим вниманием, – а может быть, не желая скучать во время поездки, – повествует о призраках.

– И что же из этого следует?

– Неужто не понимаете? Разве у читателя есть только права – и никаких обязанностей? Вы отдали за эту газету пять центов. Она принадлежит вам, и вы можете читать ее, когда вам угодно и где вам угодно. Большую часть ее материалов можно читать где угодно, когда угодно и в любом настроении. Есть в ней и статьи, которые лучше прочесть поскорее, пока они, что называется, не остыли. Но мой-то рассказ вовсе не из их числа. Это не «свежие новости из страны Привидений». Из него вы не узнаете о последних событиях в царстве духов. Он вполне может полежать до той поры, когда у вас появится настрой, соответствующий его тональности. Смею вас заверить, что трамвай для этого не подходит, пусть даже в нем нет никого, кроме вас. Для такого чтения потребно совсем иное одиночество. У писателя есть свои права, и он надеется, что читатель будет их уважать.

– Какие, например?

– Автор имеет право на исключительное внимание читателя. И отказывать ему в этом нечестно. Нельзя смешивать произведение со стуком трамвайных колес и видом домов, тротуаров и уличной толпы. Несправедливо распылять внимание между рассказом и мельтешащей повседневностью. Более того – подло!

Писатель вскочил на ноги и вцепился в ремень под потолком вагона. Собеседник смотрел на него, удивляясь, почему он так сердится, в общем-то, из-за пустяка. Он заметил, что знакомый его выглядит бледнее, чем обычно, а глаза буквально полыхают.

– Но вы же меня понимаете, Марч, – запальчиво продолжал писатель. – Отлично понимаете. У рассказа, напечатанного в нынешнем «Мессенджере», есть совершенно конкретный подзаголовок: «Рассказ о призраках». Куда уж яснее? И всякий уважающий себя читатель должен понять, что вещь эту надо читать не просто так, а в подобающей обстановке.

Марч чуть покривился, но тут же улыбнулся и спросил:

– И какой же должна быть эта обстановка? Вы же знаете, что я всего лишь коммерсант и в таких вещах не разбираюсь. Скажите же, где, когда и как следует читать ваш рассказ?

– Темной ночью… одному… при свече. Есть эмоции, которые писатель передает читателю без особого труда: веселье или печаль. Осмелюсь утверждать, что плакать или смеяться я мог бы заставить вас в любой обстановке. Но чтобы такой вот рассказ подействовал на вас надлежащим образом, я должен постараться: не так уж просто вызвать у вас страх или хотя бы ощущение чего-то сверхъестественного. Поэтому я и вправе рассчитывать, что вы как преданный мой читатель облегчите мне эту задачу и расчистите дорогу тем эмоциям, которые я хочу вам внушить.