Дин Кунц - Безжалостный

Я не собирался подходить к нему или говорить с ним. Пенни, Оливия Косима и даже Хад Джеклайт были совершенно правы, говоря, что реагировать на несправедливую рецензию – дохлое дело.

Столики между нами и критиком постепенно заполнялись, новые посетители скрыли его от нас. К тому времени, когда мы съели главное блюдо и заказали десерт, я и думать о нем забыл.

– Мне надо пописать, папа, – сказал Майло, когда мы поднялись из-за стола (я уже расплатился и дал на чай официанту).

Туалеты находились неподалеку от нашего столика, в конце короткого коридора, и, когда мы пересекали зал, я посмотрел в сторону Ваксса. Столика не разглядел, мешали сидевшие за соседними, а вот стул пустовал. Должно быть, критик уже поел и отбыл.

В сверкающем чистотой мужском туалете нас встретили одна кабинка, достаточно широкая, чтобы в нее могло въехать инвалидное кресло-каталка, два писсуара и две раковины. Ноздри щекотал запах дезинфицирующего средства с сосновой отдушкой.

Кабинку кто-то занял, а Майло не хватало росточка, чтобы воспользоваться писсуаром. После того как он расстегнул «молнию» брюк и вытащил пиписку, я обхватил руками его талию и поднял над фаянсовой чашей.

– Готов! – доложил он.

– Целься! – велел я.

– Огонь! – скомандовал он и пустил струю.

Когда Майло опорожнил мочевой пузырь как минимум наполовину, в кабинке спустили воду, и дверь открылась.

Я скосил глаза и увидел Ширмана Ваксса менее чем в шести футах от меня. Моя шея вдруг превратилась в сжатую горловину воздушного шарика, а потом, от удивления, с губ сорвалось тоненькое: «И-и-и-и».

В ресторане столик критика находился достаточно далеко от нашего, и я не смог разглядеть цвет глаз Ваксса. Теперь выяснилось, что они темно-бордовые.

Хотя потом я часто думал о том моменте, не могу сказать наверняка, то ли я от неожиданности повернулся к критику, то ли Майло извернулся в моих руках, чтобы посмотреть, что заставило меня издать такой странный звук. Подозреваю, мы оба внесли свою лепту.

И струя мальчика по высокой дуге полилась на кафельный пол.

Для человека, сложенного, как бетонный блок, Ваксс проявил удивительную прыткость. Проворно отступил назад, и его серые туфли остались абсолютно сухими.

– Извините, извините, извините, – залепетал я и вновь развернул Майло к писсуару.

Ваксс молча переступил через лужу, подошел к раковине, начал мыть руки.

– Он – маленький, – оправдывался я. – Мне приходится его поднимать.

Хотя Ваксс не отреагировал, я чувствовал (может, мне только казалось, что чувствую) спиной его взгляд: он наблюдал за мной, глядя в зеркало над раковиной.

С моими продолжающимися извинениями убежденность Ваксса в том, что я использовал Майло как водяной пистолет, могла только расти. Я это понимал, но ничего не мог с собой поделать.

– Ничего подобного раньше не случалось. Если бы он попал в вас, я бы оплатил счет химчистки.

Ваксс вытащил из контейнера бумажное полотенце.

Закончив процесс, Майло засмеялся.

– Он – хороший мальчик, – заверил я критика. – Он спас собаку от эвтаназии.

В ответ донеслось только шуршание бумаги: Ваксс вытирал руки.

Хотя по уровню знаний Майло уже мог учиться в колледже, выглядел он как шестилетка. А шестилетние мальчики начинают смеяться, если на кого-то написали или кто-то пукнул.

– Я стряхнул последнюю каплю и застегнул «молнию», папа, – отсмеявшись, доложил Майло. – Ты можешь меня опустить.

Скрип петель подсказал, что Ваксс открыл дверь в коридор.

Поставив Майло на пол, я повернулся к двери.

Оставалось надеяться, что Ваксс не узнал меня по фотографии на суперобложке.

Знаменитый критик смотрел на меня. Произнес одно слово, а потом отбыл.

Он меня узнал, двух мнений тут быть не могло.

Вытерев лужу Майло бумажными полотенцами, я вымыл руки над раковиной. Поднял Майло, чтобы он проделал то же самое.

– Почти оросил его, – заметил Майло.

– Тут нечем гордиться. Перестань смеяться.

Когда мы вернулись в ресторан, Ширман Ваксс вновь сидел за своим столиком. Официант как раз подавал ему главное блюдо.

Ваксс в нашу сторону не смотрел. Решил полностью нас игнорировать.

Когда мы проходили мимо его столика, я разглядел приспособление, в котором крепилась книга, очень хитрое, но зловещего вида. Критик словно распинал книгу… и ее автора.

Снаружи нас ждала вторая половина ноябрьского дня: теплая, безветренная, приглашающая. Чистое небо расстилалось от горизонта к горизонту – накрывающая нас сфера синего стекла, без единого облачка, птицы, самолета.

Вдоль улицы застыли деревья, неподвижные, словно искусственная листва в диораме. Ветки не шевелились, кроны не перешептывались.

Ни единого автомобиля не проезжало мимо. Кроме нас с Майло, на улице никого не было. Мы словно попали в стеклянное пресс-папье.

Мне хотелось оглянуться на ресторан, посмотреть, наблюдает ли за нами Ширман Ваксс, сидевший за столиком у окна, но я сдержался, не обернулся, вместо этого повел Майло к автомобилю.

По пути домой не переставал размышлять над единственным словом, которое промолвил критик перед тем, как выйти из мужского туалета. Не отрывая от меня ужасных темно-бордовых глаз, строгим баритоном он произнес: «Рок».

Ближе к вечеру, когда Пенни заканчивала иллюстрацию к своей следующей книжке, а Майло и Лесси собирали машину времени, гиперболоид или что-то другое, я сидел в кресле в моем кабинете и читал рассказ Фланнери О’Коннор «Хорошего человека найти нелегко», который мне очень нравился.

Одно из самых волнующих произведений, когда-либо написанных, рассказ этот задевает за живое при десятом прочтении так же, как и при первом. Возможно, ничего не изменится, когда я буду читать его и в двадцатый раз, но в этот день мисс О’Коннор повергла меня в больший ужас, чем всегда.

Я не понимал, почему фантомные паучки ползали по позвоночнику, почему холодели кишки и желудок, почему ладони покрылись потом, а пальцы иногда тряслись, когда я переворачивал страницу. Ранее я не испытывал ничего подобного (во всяком случае, до такой степени), читая этот рассказ или какой-нибудь другой. Позже я, само собой, разобрался с причиной.

Закончив чтение, я сидел, глядя на страницу, где слова начали расплываться перед глазами, и меня вдруг охватила тревога, не имеющая ничего общего с рассказом «Хорошего человека найти нелегко». Я сказал себе, что беспокойство это связано с моей писательской карьерой, с озабоченностью по поводу того, что Ваксс может написать в своей рецензии на мой следующий роман, а обещание разорвать его в клочья слышалось в слове «рок», произнесенном столь зловещим тоном.

Но, разумеется, и этим не представлялось возможным объяснить охватившую меня тревогу. Следующий роман я еще не закончил. До публикации оставался год. По моему требованию издатель мог не посылать книгу на рецензирование Вакссу. Мы располагали временем, чтобы разработать стратегию его нейтрализации. Нет, навалившаяся тревога предвещала какую-то другую, куда более близкую опасность.