Альваро Кункейро - Записки музыканта

Нет, это слишком легкая смерть, все равно что уснуть. А мне не это было нужно. Я хотел, чтобы недруг мой умер лютой смертью. Больше всего мне хотелось услышать, как с кровати на пол будет капать его кровь: кап, кап, кап — словно стучит капель, падающая с крыш, когда моросит. Мне надо было убедиться в его смерти, увидеть, как мой датский дог будет слизывать его кровь с пола, — вот чего мне хотелось. А убить с помощью черепахи — это слишком легко и просто. Прийти и сказать: «Погляди, какую брошь я купил в Нанте!» Потом вложить черепаху ему в руку, и не успеет он прочесть надпись на спине черепахи, как умрет, сам того не заметив. Нет, он должен был знать, что умирает, свыкнуться с мыслью о смерти, как свыкается с ней больной неизлечимой болезнью или стоящий на скале олень, окруженный сворой разъяренных псов. Сначала я выстрелил ему в рот. После этого он не мог уже ничего сказать, не мог позвать на помощь своих тайных подручных, своих воронов. Изо рта его текла теплая, густая кровь. Он попробовал встать, и тогда я выстрелил ему в грудь. Не спеша перезарядил оба пистолета. В третий раз я выстрелил ему в живот. Он стонал, задыхался. Тут и кровь начала капать на пол. Будто капель: кап, кап, кап… Я свистнул дога, скомандовал: «Ко мне, Гарсон! Быстро!» И пес с удовольствием лизал теплую кровь. Но враг мой все не умирал — стонал, хрипел, мычал, как бык. Последний выстрел — в сердце. Вот теперь он был мертв. Мертв? Нет, он еще остался живым в зеркале платяного шкафа! И заговорил со мной без всякой злобы, скорей насмешливо: «Ты был дерзок, но не так уж умен. Ведь после меня — твой черед. И завтра ты умрешь. Те годы, которые ты еще мог бы прожить, если бы не совершил эту глупость, будешь скитаться по здешним местам. Я пошлю к тебе целую компанию, которую собрал в Байе». А мне уже было все равно. Разве я не видел, как он умер? Разве Гарсон не лизал его кровь? Разве не слышал я, как падали на пол капли его крови: кап, кап, кап?.. Разве не его тело быстро разлагалось на постели и уже начало вонять? Из дыры в полу возле кровати вылезла крыса, забралась на подушку и стала грызть лицо мертвеца. Но тут зеркало треснуло и рассыпалось. Крыса убежала. Кровать была уже пуста, но Гарсон продолжал слизывать с пола кровь. А наутро следующего дня я умер.

— Видно, дурной это был знак, когда нечистый показался в зеркале! — заметил доктор Сабат.

— Господин музыкант! — сказал Куленкур, — Не могли бы вы сыграть тот самый марш, который репетировали к похоронам дворянина из Кельвана? Повеселите нас, ведь дорога длинная.

Музыкант был ошеломлен событиями этого туманного утра, встречей с такой необыкновенной компанией и рассказом усопшего дворянина из Кельвана. Но машинально повиновался полковнику Куленкуру, вынул бомбардин из футляра, приложил мундштук к губам, и из трубы полились звуки траурного марша:

Незаметно подкрались сумерки. Усопший из Кельвана дремал, и мадам де Сен-Васс накинула на него плед. Музыкант изрядно проголодался, да и горло у него пересохло: меж тем проехали рысью мимо таверны в Клуземеле, над дверью которой висела виноградная ветка-знак того, что готов молодой сидр; такую же ветку музыкант увидел и над дверью трактира в Ле-Пьё, воспетого местными охотниками. Там садишься за мраморный столик, к тебе подходит одна из младших дочек хозяина и из кувшина цветного стекла наливает в стакан сидра, подобного кипящему золоту, а девушки эти и летом, и зимой выходят к гостям в полотняных блузках с короткими рукавами. Музыкант сглотнул слюну. Вскоре после Ле-Пьё свернули с большой дороги и поехали проселком по полю. Неразговорчивый народ эти мертвецы, ехали час за часом, и никто не проронил ни слова.

— А когда мне можно будет поспать? — осмелился спросить музыкант, обращаясь по-прежнему к Куленкуру.

— Я признаю, — ответил скелет в военном мундире, — что мы обошлись с вами не так любезно, как вы того заслуживаете; даже когда вы час тому назад так искусно усладили наш слух торжественными звуками похоронного марша, мы вам не поаплодировали; но, как я полагаю, это потому лишь, что каждый из нас денно и нощно думает о той минуте, когда найдет упокоение в могиле, ведь через три года мы все здесь присутствующие разом отойдем в землю, и вам, наверно, приятно будет узнать об этом. Какой сладкой музыкой будет для меня перестук комьев земли о крышку орехового гроба, который дожидается меня на кладбище в Байе! И еще я должен рассказать вам о том, что мы, будучи мертвецами, не можем развести огонь в очаге или войти в дом, где он горит, не можем также есть пшеничный хлеб и пищу, содержащую соль или оливковое масло, не можем пить вино. А сейчас мы направляемся в развалины монастыря Святого Евлампия, там в бывшей кухне, где монахи готовили себе пищу, Мамер хранит бочонок двойного мартовского пива и сдобренный перцем окорок, который мы заказали обжарить в Динане, перед тем как отправились в это путешествие. Надо также предупредить вас, что с наступлением ночи мы часов на шесть возвращаемся в наше естественное состояние, то есть обращаемся в скелеты. Даже обрамленная шелком грудь мадам де Сен-Васс, эта белая камелия, влекущая к себе взоры всех на свете мужчин, обращается в мелкий прах, источающий аромат любви! Мы все — скелеты, за исключением Ги Черт Побери — у него кости сгорели на костре, и он к ночи превращается в голубоватый огонек — это все, что от него осталось.

— Да вот он! — воскликнула мадам де Сен-Васс, голос которой стал громче и доносился словно из глубокой пещеры. — Вы только взгляните: прямо-таки Венера, сияющая над вершинами гор! Никогда я не устану любоваться тобой, Ги!

И в самом деле: на полке над передним сиденьем рядом с корзиной доктора Сабата сияла маленькая голубая звездочка, похожая на Венеру (наш музыкант тоже любил смотреть на эту планету, когда она восходила над холмами Рошфора и Плёрмеля): огонек мерцал точь-в-точь как Венера и так же отливал серебром. При свете его музыкант сумел разглядеть, что все его спутники превратились в пожелтевшие, покрытые могильным прахом скелеты. Парик на голом черепе мадам де Сен-Васс подпрыгивал при каждом толчке — карета катилась по дороге, по которой давным-давно уже никто не ездил. Но тем не менее палач из Лорены продолжал нюхать табак и потчевать им спутников. Усопший из Кельвана проснулся. Так как он умер лишь накануне, на его костях была еще вся его плоть, но побелевшая и уже с легким душком.

— Поначалу я не мог выносить собственного запаха, — сказал нотариус из Дорна, — и я очень благодарен покойному кавалеру из Комбура, который своевременно привез меня сюда, на кернаскледенское кладбище, и на ночь поместил в яму, откуда раньше добывали известь. Из нее я вышел чистым от гнили и, проходя мимо сада возле дома приходского священника, сорвал с куста розу и пожевал ее лепестки, чтоб отбить последние остатки дурного запаха, который исходил от моей грешной плоти и дурманил голову.