Сет Грэм-Смит - Авраам Линкольн Охотник на вампиров

Вернувшись домой (к испуганной мачехе и молчаливому отцу), Эйб не сказал ни слова. Он сразу взял свой журнал и написал лишь одну фразу. Эта фраза радикально изменила его жизненный путь, и чуть было не привела всю молодую пока еще нацию к полному краху.

Решил истребить всех вампиров в Америке.

Сара надеялась, что Эйб почитает им после ужина. Было поздно, но в очаге горел хороший огонь, и осталось время для нескольких страниц о мытарствах Ионы или об Иосифе и его ярком одеянии. Ей нравилось, когда Эйб читал. Так живо. Так выразительно и четко. В нем было столько мудрости для своих лет. В этом мальчике были и манеры, и приятное обхождение. Он был, как она сказала Уильяму Херндону, когда ее пасынка застрелили, «самый лучший мальчик из всех, кого она видела, или надеялась увидеть» .

Но никак не могла найти свою Библию. Может, она дала ее кому-то из соседей и позабыла? Или оставила у мистера Грегсона? Она искала везде. Напрасно. Она больше никогда не видела свою Библию. Потому что ее сжег Эйб.

Это был, во внезапном порыве злости, один из тех поступков, о которых потом жалеют всю жизнь (но, похоже, не сильно он и терзался, поскольку мачехе так ничего и не рассказал). Годы спустя он так объяснял свои чувства:

Как мог я верить в Бога, который допустил существование [вампиров] ? Богу, который позволил им забрать самого дорогого для меня человека {5} 5 Не известно, как именно Джек Бартс убил Нэнси Линкольн и Спарроу, но, основываясь на упоминаниях в других журналах, похоже, это была «доза пюре» из его собственной крови. Прокалывание пальца и выдавливание нескольких капель в рот спящей жертвы является самым распространенным методом. Такого небольшого количества вполне достаточно, чтобы произвести необратимые изменения в организме (болезнь, смерть) без последующего возрождения к вечной жизни. ? Либо он был бессилен перед ними, либо сочувствовал им. В любом случае, он не стоил восхваления. В любом случае, он мой враг. Такие вот мысли одиннадцатилетнего мальчика. Тот, который познал обе стороны реальности. Тот, который уверен, что лишь одна реальность имеет право на существование. Да, теперь я стыжусь того поступка. Но куда больший стыд — врать, что мне было стыдно тогда.

Утративший веру одиннадцатилетний мальчик сделал свой следующий шаг, написав манифест (ор. Август 1820):

Отныне моя жизнь неукаснительно [авт. орф.] подчинена обучению и служению делу. Я должен узнать все, что необходимо. Я должен стать боле [авт. орф.] великим воином, чем Александр. Теперь в жизни есть только одна цель. Цель эта: убить {6} 6 Интересно отметить, что Эйб часто пользуется такими словами, как «убить» и «убийство». В дальнейшем он будет употреблять более точные глаголы — «поразить», «резать». столько вампиров, сколько смогу. В этот журнал я буду записывать все об убийствах вампиров. Никто, акромя [авт. орф.] меня не может читать его.

Его интерес к книгам, до этого бывший просто голодом, превратился в одержимость. Два раза в неделю он шел больше часа до дома Аарона Стибля, обувщика, хвалившегося, что имеет более 150 наименований книг, возвращал одну связку книг и брал другую. Он всякий раз сопровождал свою мачеху, когда та ездила в Элизабеттаун к родственнику, жившему отшельником в доме на Вилладж-стрит, Самуэлю Хэйкрафту-ст., одному из основателей города, владевшему более пяти сотен книг. Эйб читал об оккультизме; находил упоминание о вампирах в европейском фольклоре. Он составил список уязвимых мест, привычек и примет вампиров. Для его мачехи Сары стало привычным находить его утром за столом, спящим, с головой на открытой странице.

Когда не было возможности совершенствовать разум, Эйб совершенствовал тело. Он удвоил ежедневную норму по рубке дров. Он построил длинную ветрозащитную стену. Он практиковался по метанию топора в дерево. Сперва — с десяти ярдов. Затем — с двадцати. Когда сводный брат Джон звал его на военные ристалища, он видел еще одну возможность и бросался в них с удвоенной энергией, от чего губы не одного соседского мальчишки делались окровавленными. На основе полученной из книг информации он выстрогал дюжину колов и сделал для них колчан. Он вырезал небольшое распятие (хотя Эйб объявил Бога «врагом», он не собирался пренебрегать его помощью). Еще прибавил к своему вооружению мешочки с чесноком и семенами горчицы. Он точил топор, пока его лезвие не стало «слепить каждого, кто смотрел на него». Во сне он видел смерть. Как охотится на врагов и пронзает кольями их сердца. Забирает с собой их головы. В славных боях. Годы спустя, когда на горизонте собирались тучи гражданской войны, Эйб вспоминал свою юношескую жажду крови.

Существуют два типа людей, жаждущих войны: те, кто не могут справиться сами с собой, и те, кто не знает — что это такое. Могу с точностью сказать, что в юности я относился к последним. Я бредил войной с вампирами, не имея понятия, к чему это приведет. Не представляя, что такое держать на руках умирающего друга или хоронить свое дитя. Человек, смотревший в лицо смерти, знает, стоит ли искать ее дальше.

Но летом 1821-го от понимания этой истины его отделяли годы. Эйб хотел сражаться, и, после многих месяцев умственной и физической работы, он был готов дать первый залп.

И он написал письмо.

Эйб был необычайно высоким для мальчика двенадцати лет. Ростом с отца, который сам, будучи пяти футов и девяти дюймов, считался довольно рослым. Как и из несчастного деда, хорошие гены и годы труда сделали из него сильного человека.

Был понедельник, «такой день, что возможен только в Кентукки — солнечный и зеленый; где ветер носит тепло и семена одуванчиков». Эйб и Томас сидели наверху своего маленького сарая, ремонтируя прохудившуюся от снега крышу. Они работали молча. Хотя ненависть Эйба уже не была такой жаркой, ему все еще трудно было выносить общество отца. Запись в дневнике от 2 декабря 1843-го (вскоре после рождения у Эйба собственного сына, Роберта), проливает свет на суть этой неприязни:

Возраст сделал меня терпеливее во многих отношениях, но кое в чем я остался непоколебим. Он слаб! Он бездарен! Он не сумел защитить свою семью. Он понимал только свои потребности, другие же оставались наедине со своими собственными. Он мог взять нас и увезти за пограничные земли. Он мог попросить у соседей помочь ему, а расплатиться с будущей прибыли. Но не сделал. Сидел сложа руки. Молча. Про себя надеясь на что-то, на чудо, благодаря которому его тревоги сами собой исчезнут. Нет, у меня больше нет сомнений: если бы рядом был другой человек, она до сих пор была бы с нами. Этого я не могу простить.