Сет Грэм-Смит - Авраам Линкольн Охотник на вампиров

К несчастью, у Генри не было ответов ни на один из этих вопросов. Подобно большинству вампиров, он истратил много времени на исследование своей «родословной» в попытке отыскать Первого Вампира, надеясь, что в случае успеха он сможет приобщиться к некой истине, благодаря которой избавится от своего проклятия. И, как многие до него, потерпел неудачу. Более пытливые и упорные вампиры до него не смогли продвинуться дальше второго или третьего поколения.

— Это, — объяснял Генри. — Результат нашего стремления к одиночеству.

Действительно, вампиры редко общаются с себе подобными. Недостаток легкой крови порождает нездоровую конкуренцию, бродячая жизнь вносит дополнительные помехи и мешает исполнению каких-либо взаимных обязательств. Иногда вампиры могут работать парами, даже группами — но это обычно происходит от отчаяния и почти всегда носит временный характер.

— Касательно нашего происхождения, — сказал Генри. — Боюсь, оно навсегда покрыто мраком. Некоторые верят, что все началось от некоего злого духа или демона, вселяющегося из одной души в другую. А дальше проклятие распространялось уже через кровь. Другие уверены, наше проклятое происхождение идет от дьявола, что живет внутри нас. Большинство же, и я среди них, считают, что это «проклятье» не имеет начала, а вампиры и люди — просто разные формы жизни. Два вида, что просуществовали бок о бок с тех самых времен, как Адам и Ева были изгнаны из Рая. Один из видов наделен сверхсилой и долгой жизнью, другой, более хрупкий и недолговечный, превзошел первых числом. Единственное, в чем я уверен — мы никогда не узнаем правды.

Когда встали вопросы о быте вампиров, здесь Генри оказался опытным экспертом. У него был настоящий дар, и его объяснения всех тонкостей их существования были понятны даже для такого молодого человека, как я. Дар заставить прочувствовать, что такое бессмертие.

— Смертные связаны временем, — сказал он. — Значит, у них рано или поздно появится необходимость спешить. Это определяет их приоритеты. Делать вещи, которые кажутся наиболее важными, крепче держаться за то, что дорого. Их жизни идут периодами, связаны ритуалами и ответственностью. И, в завершении, их ждет конец. К чему же тогда была спешка? А цели? Зачем тогда любовь?

Первые сто лет, это нечто, о, да. Одно бесконечное утоление своих потребностей. Мы становимся искусными мастерами охоты — учимся, как правильно забрасывать сеть, и как получать наслаждение от добычи. Мы путешествуем, созерцая в лунном свете чудеса цивилизации, а также сколачиваем небольшое состояние, забирая драгоценности у несчастных жертв. Мы утоляем каждый каприз плоти… о, как это приятно.

После ста лет наши тела лопаются от утоленных желаний — разум же остается голодать. Тогда же большинство из нас начинают создавать защиту от разрушительного влияния солнечного света. Приходит осознание, что мир смертных недостижим для нас — и что темнота, оказывается, сильно ограничивала нас в первые сто лет жизни. Мы штудируем много книг, библиотеками поглощаем классиков; собственными глазами созерцаем все величайшие произведения искусства. Создаем музыку, пишем картины, сочиняем стихи. Возвращаемся в любимые города и заново познаем их. Мы становимся еще богаче. Еще сильнее.

К третьему столетию интоксикация вечности достигает вершины. Все мыслимые желания выполнены. Трепет, охватывающий, когда отнимаешь жизнь, испытан множество, множество, множество раз. И, хотя мы познали все самое приятное, что есть в мире, нам самим в этом мире совсем неприятно. На это столетие, Авраам, приходится большинство самоубийств — замаривание себя голодом, околование в собственное сердце, самоотсечение голов и даже сгорание заживо. Только самые сильные из нас — обладающие исключительной волей и долговременной целью — доживают до четвертого столетия, потом до пятого и так далее.

Что человек, свободный от неизбежности смерти, выбирал ее в качестве избавления — этого я совершенно не мог понять, о чем тут же сказал Генри.

— Без смерти, — ответил он. — Жизнь не имеет смысла. Это история, которую никогда не расскажут. Песня, которую не споют. Для чего нужно то, что не имеет конца?

Вскоре Эйб поправился настолько, что мог сидеть в кровати, а Генри перестал бояться вспышек ярости и освободил его руки. Потерпев неудачу в выяснении главных вампирских вопросов, Эйб решил сконцентрироваться на специфических. О солнечном свете:

— Когда мы только что обращены, прямые солнечные лучи могут вызвать ожоги и привести к болезни, как и смертного, который слишком долго пробудет на солнце. Со временем мы учимся сопротивляться солнечному свету и даже днем можем выйти на улицу — время пребывания зависит от силы света. И ни в коем случае нельзя открывать глаз.

О чесноке:

— Боюсь, он лишь помогает почувствовать вас издалека.

О сне в гробу:

— Ничего не могу сказать об этом, лично я предпочитаю кровать.

Когда Эйб дошел до вопроса, как получилось, что он стал вампиром, Генри ответил после паузы:

— Все началось с того, что я остался один.

Эйб сделал следующую запись в своем журнале 30 августа 1825, сразу после своего возвращения в Литтл Пайджен Крик.

Все нижеследующее — точное повторение рассказа Генри. Я ничего не приукрасил, не скрыл и не проверил. Я просто продублировал его слова на бумаге, и это не более чем запись его истории.

— 22 июля 1587, - начал Генри. — Три корабля со ста семнадцатью пассажирами-англичанами на борту, причалили к берегам острова Роанок, теперь он — часть Северной Каролины.

Среди массы мужчин, женщин и детей был двадцатитрехлетний подмастерье кузнеца Генри О. Стерджес, среднего роста и телосложения, с черными волосами до лопаток. Он приехал вместе со своей женой, Эдевой.

— Она была на день младше и на дюйм ниже меня ростом, с прекрасными льняными волосами и глазами необычайного карего оттенка. Никогда, во все времена, не жило на земле более нежного и отзывчивого создания.

Они перенесли душераздирающее путешествие, омраченное, с одной стороны, не по-летнему плохой погодой, с другой — отсутствием удачи. В те времена при пересечении Атлантики нередко случались массовые болезни, и даже смерти пассажиров (корабли шестнадцатого века были обычно плесневелыми и заполнены крысами, отчего заражались пища и воздух), поэтому смерть двух человек по двум, независящим друг от друга причинам, было достаточным основанием для тревоги.

Обе смерти случились на борту «Леона», крупнейшего из трех судов, бывшего под командованием самого капитана Джона Уайта. Уайт, сорокасемилетний художник, был лично отобран сэром Уолтером Рэйли для утверждения английского присутствия в Новом Свете. Он участвовал еще в первой попытке заселения Роанока, двумя годами ранее, попытке, потерпевшей неудачу, когда колонисты, все мужчины, едва закончились припасы, отчаянно рванули назад в Англию с сэром Фрэнсисом Дрейком, а тот, в свою очередь, раз подвернулась такая удача, приспособил их для подрыва морского могущества Испании.