Сет Грэм-Смит - Авраам Линкольн Охотник на вампиров

Я должен все вынести.

Я должен превзойти себя.

Я не могу проиграть.

Я не могу подвести ее.

Но он проиграл — по крайней мере, в том, что касается своеобразного мира мануфактурных изделий и дамских шляпок. Дело Линкольна/Берии «махнуло хвостом» в 1834-м, оставив на каждом более двухсот долларов долга. В конечном итоге, ненадежный Берри и здесь подвел компаньона, не сумев даже остаться в живых. Он умер несколько лет спустя, после чего на Эйба перешли и его обязательства. Чтобы расплатиться, ему потребуется семнадцать лет.

В другое время Эйб просто собрал бы вещи и навсегда покинул Нью-Салем. Но через несколько месяцев должны были состояться очередные выборы в Законодательное Собрание Штата Иллинойс. Не имея другого дела ( «в последнее время от Генри не пришло ни одного письма» ), воодушевленный хорошим впечатлением, которое произвел в прошлый раз, Эйб решил снова вступить в борьбу — но на этот раз все сделать как надо. Он прошел весь свой округ, на коне или пешком, вступая в беседы с каждым встречным. Он обменивался рукопожатиями с крестьянами, трудившимися по выжженным землям, где приобрел много сторонников благодаря своей коммуникабельности и исключительной физической силе. Он выступал по церквям и тавернам, на скачках и пикниках, приправляя напыщенные речи (несомненно, написанные собственноручно на клочках бумаге где-то в пути) историями из собственной жизни о застрявшем флэтботе и войне с москитами.

«Я никогда не встречал человека с подобным даром красноречия», — вспоминал Ментор Грэм после смерти Эйба. — «Он был неуклюжим — почти неприятным — парнем… высоким, как дерево, брюки заканчивались дюймов за шесть до ботинок. Волосы не ухожены, пальто просило утюга. Когда он выходил перед людьми, его встречали нахмуренными бровями и руками, скрещенными на груди. Но стоило ему открыть рот, как напряжение исчезало, а заканчивалось выступление уже бурными овациями, а подчас и слезами».

На этот раз рукопожатий оказалось достаточно. 4 августа 1834-го Авраам Линкольн был избран в Законодательное Собрание Штата Иллинойс.

Бедный сын пограничья, ни одного доллара за душой, ни одного года в школе, отправляется в Вандалию {18} 18 Вандалия, вплоть до 1839 года была столицей штата, пока не переехала в Спрингфилд. — и что он может сказать этим парням! Плотник сядет рядом с образованнейшими людьми! Должен признаться, меня пугает предстоящая встреча с ними. Примут ли они меня как свою коллегу [авт. орф.], или отвернутся, как от невежды в дырявых башмаках? В любом случае, теперь моя жизнь изменится навсегда, и мои переживания бессмысленны, пока не настанет декабрь.

Эйб оказался прав. Его жизнь никогда больше не станет прежней. Он заведет множество связей среди чиновников и ученых; сменит глухую неотесанность Сангамона на изысканные манеры вандалийца. Это был его первый шаг в политику. Первый шаг в Белый Дом. Но это было только одно из двух значимых событий, случившихся с ним в том году.

Другим была неистовая любовь.

III

Джек испытывал серьезное желание выстрелить в Эйба из арбалета. Они преодолели тяжелый путь в двести миль на север, к городку под названием Чикаго, ночевали под холодными осенними звездами, а днем брели то по колено в грязи, то по пояс в мерзлой в воде, и чем же было «двум дуракам скрасить время, как не разговорами о девушках».

Ее зовут Энн Ратледж. Уверен, ей двадцать или двадцать один — не осмелился спросить. Да и не имеет значения. Никогда столь изящное создание не ходило по Земле! Ни один человек еще не любил так сильно, как я! На этих страницах я буду превозносить ее красоту, пока пальцы мои смогут держать перо.

Армстронг и Линкольн сидели, опираясь спинами о стойло в конюшне, подстилкой им служила гнилая солома, изо рта шел пар и растворялся в холодном воздухе с озера Мичиган. Лошадиные крупы нависали над их головами, и они, поскольку были напряжены до предела, вздрагивали от каждого взмаха хвостом. Жертву пришлось ждать всю ночь, и всю ночь один проговорил с улыбкой на устах, другой же всерьез подумывал об убийстве первого.

— Ты когда-нибудь любил, Джек?

Джек не ответил.

— В самом деле, это такое чувство. Можно испытать внезапный приступ счастья безо всякой причины. Некоторые же мысли так необычны…

Джек изобразил, как бросает Эйбу в рот кусок конского навоза.

— Ее запах всегда со мной. Думаешь, я сошел с ума, если чувствую его даже здесь? Но я слышу ее запах, а ее нежные пальцы словно вновь касаются меня. Я долго смотрел на…

Дверь конюшни отворилась. Пара ботинок ступила на дощатый пол. Джек и Эйб изготовили оружие.

Вампир не почувствовал наш запах за вонью, издаваемой животными, и не услышал нас за их чавканьем. Его шаги стихли, открылась дверь в стойло. И не успел он моргнуть, как мой топор вонзился в его грудь, а стрела Джека пробила глаз и прошла через голову. Он упал на спину, визжал и хватался руками за лицо, в то время как кровь хлестала по оперению стрелы. От крика конь взбесился — и я схватил его под уздцы, чтобы он не растоптал нас обоих. В это время, Джек вынул топор из груди вампира, поднял над головой, и воткнул в лицо твари, разделив его надвое. Вампир умолк. Джек снова поднял топор над головой и во второй раз рассек ее лицо теперь уже с большей силой. Он сделал это и в третий раз, а с четвертого раза бил уже обухом, снова и снова, пока от головы не остался кожаный мешок с кровью и волосами.

— Боже мой, Армстронг… что с тобой?

Джек в последний раз вынул топор из того, что раньше было лицом вампира. Он посмотрел на Эйба, задержавшего дыхание.

— Я представил, что это ты.

По дороге домой Эйб не сказал ни слова.

xxxxxxx

Энн Майерс Ратледж была третьим из десяти детей — дочерью одного из основателей Нью-Салема, Джеймса Ратледжа, и его жены Мэри. Она была на четыре года младше Эйба, и была схожа с ним стремлением любую свободную секунду посвятить книгам. В первые полтора года пребывания Эйба в Нью-Салеме она была в отъезде, ухаживала за больной тетушкой в Декатуре и читала любую попавшуюся в руки книгу при первой возможности. Не осталось никаких свидетельств, что же в конечном итоге стало с тетушкой (то ли умерла, то ли выздоровела, то ли Энн просто надоело за ней ходить), но нам доподлинно известно, что она вернулась в Нью-Салем до начала, либо посреди лета 1834-го. Об этом мы можем судить, потому что их первая с Эйбом встреча произошла двадцать девятого июля в доме у Ментора Грэма, библиотеку которого оба ценили и пользовались ею время от времени. Грэм вспоминал о ней как о девушке двадцати с небольшим, с «большими выразительными голубыми глазами, светлой кожей» и огненными волосами — «не льняными, хотя некоторые склонны именно так называть этот цвет». У нее были «красивый рот и ровные зубы. Нежная, как мед, и порывистая, словно бабочка». Грэм описал их первую встречу: «Я никогда прежде не видел, чтобы у человека так низко отпадала челюсть. Он оторвал взгляд от книги и тут же был сражен древнейшею из стрел. Они обменялись любезностями, дальнейший разговор, насколько я помню, был односторонним, поскольку Эйб мгновенно утратил разум — так он был придавлен этим чистым видением. Также его поразило, насколько она знает и любит книги».