Сергей Пономаренко - Проклятие рукописи

Высокий мужчина махнул рукой стражникам, и через минуту Джованни забился в их руках. Его выволокли из камеры и потащили по ступенькам к выходу. За ними потянулись остальные, замыкал шествие высокий мужчина в камзоле.

— Сеньор Томмазо, вы довольны? — Только теперь Томмазо заметил, что темницу не покинул монах, который откинул капюшон, дав узнать в себе служителя из дома епископа, отца Томаса. — Только что пролетела мимо вас птица смерти, чуть не коснувшись крылом.

— А нельзя было, чтобы Джованни… не трогали? — после минутного размышления спросил Томмазо.

— Нет. Или он — или вы. Мне пришлось немало потрудиться, и это обошлось недешево, пока убедил Катарину и Кнута, чтобы они «узнали» вашего спутника.

— Благодарю, — сухо произнес Томмазо. — Теперь я свободен?

— Почти. Сейчас совершается правосудие, решают, каким образом покарать вашего спутника: веревкой или мечом. Я пойду наверх, приму исповедь несчастного… Как его зовут?

— Джованни.

— И причащу последний раз Джованни. Вы уплатите небольшой штраф и до захода солнца обязаны покинуть город.

— У меня с собой денег нет — все, что у меня оставалось, находится у епископа.

— Аппетиты Катарины и Кнута были чрезмерными, ушло все ваше серебро, ничего не осталось. Но епископ внесет за вас штраф из личных средств, и через час вы будете свободны. Помните: если задержитесь дольше положенного времени, вас уже ничто не спасет. Я бы рекомендовал уехать даже раньше — Кнут не из тех, кто прощает чужеземцев, когда они бьют его по голове в собственном доме.

— Мой меч, кинжал, деньги — все вчера осталось в том доме. Кроме того, там находится рукопись еретика Арджиенто, которую он хотел напечатать. Ее следует изъять и уничтожить.

— Придется забыть о том, что оставили в доме Кнута. Оружие в дорогу я вам найду: путешествовать в одиночку безоружным — полное безумие. Что касается рукописи, то лучше Кнута не тревожить — он вообразит, что это нечто очень ценное, и запросит непомерно высокую цену. Кнут и Катарина не умеют читать и писать, так что, скорее всего, рукописью бедняги Арджиенто будут растапливать камин. Я пойду — наверняка приговор уже вынесен и начали готовиться к казни.

Через час Томмазо в сопровождении монаха направился к дому епископа. По дороге, пересекая Торговую рыбную площадь, они прошли мимо эшафота. На виселице болталось вытянувшееся тело Джованни. Его мертвые глаза были выпучены, из полуоткрытого рта нелепо торчал кончик синего прикушенного языка. Лишь несколько ротозеев глядели на висельника и весело обменивались впечатлениями от недавней казни — основная масса зрителей разошлась сразу после окончания представления.

Томмазо не мучили угрызения совести по поводу смерти слуги — он напряженно раздумывал, какой дорогой лучше вернуться в Рим, везя с собой добытый колдовской манускрипт и книги. Он решился тайком навестить родное поместье в Ломбардии, повидать младшего брата Никколо, а уж потом направиться в Рим.

Несмотря на предположения монаха о дальнейшей судьбе рукописи, Катарина не сожгла ее в печке, а, собрав все листы, аккуратно связала их и засунула в сундук, не строя ни каких дальнейших планов относительно ее. Написанная на латыни рукопись пролежала там почти сто лет, пока правнук Кнута и Катарины там ее не обнаружил и не продал преподавателю местного университета, последователю Парацельса. В 1575 году первая книга «Магии Арбателя» была Напечатана в Базеле.

Оставив за спиной холодную горную Швейцарию, Томмазо, как только въехал в Паданскую долину, расположенную между реками Тичино и Минчио, ограниченную с севера Альпами, а с юга Апеннинами, сразу оказался в царстве весны. Кругом все цвело, зеленели поля, луга, леса, воздух был насыщен неповторимо тонким свежим ароматом. Сердце сурового мужчины затрепетало от предстоящей встречи с родными местами и со своими близкими. Воспоминания о прошлом оглушили его, теперь оно, в дымке прошедших лет, казалось безмятежным и счастливым. Он многое дал бы, чтобы вернуться жить в родные края. Рим представлялся ему холодным, чуждым, безразличным. В его понимании сравнивать Рим и Ломбардию было то же самое, что сравнивать красоту каменной скульптуры известного мастера с красотой живой женщины. За время изгнания ему удалось лишь раз, восемь лет тому назад, тайно навестить родных.

Старый герцог Франческо Сфорца умер, его место занял сын — Галеаццо Мария, но смертный приговор продолжал висеть над Томмазо как дамоклов меч. Несколько лет тому назад с помощью кардинала Сен-Дени он вел переговоры и попытался заявить о своей невиновности, но молодой герцог Галеаццо Мария был непреклонен и потребовал, чтобы Томмазо лично явился на суд в Милан. Будучи наслышан о чудовищной жестокости герцога по отношению к приближенным, его непредсказуемым вспышкам ярости при плохом настроении, Томмазо не ожидал от суда ничего хорошего и не поехал в Милан.

С роскошью замка миланского герцога не могли тягаться дворцы европейских королей, разве только мог соперничать замок бургундского герцога Карла Смелого. Но по распутству и количеству скандалов герцог Галеаццо Мария держал первенство. Ширился даже слух, что подобно римскому императору Калигуле он предавался блуду со своими незаконнорожденными сестрами. Известен он был любовью к роскошным нарядам и своими причудами: к примеру однажды приказал расписать за ночь герцогскую залу изображениями древнеримских языческих божеств.

Томмазо понимал, что его желание навестить родных таит смертельную опасность, но не мог противиться ему, лишь принял меры предосторожности: в пути назывался вымышленным именем, а к родному дому подъехал, когда совсем стемнело.

Никколо со своим многочисленным семейством — женой и пятью детьми — очень обрадовался приезду старшего брата, накрыл богатый стол — устроил настоящее пиршество, замучил расспросами. Томмазо скупо отвечал, больше налегая на еду — за время путешествия по Швейцарии ему ни разу не довелось поесть досыта: то спешил добраться до Базеля, то поскорее убраться как можно дальше. Сытная еда, обилие вина, а больше — родные стены дома, где он вырос, действовали успокаивающе, расслабляли, незаметно заставив забыть об опасности. Никколо похвастался: теперь он вхож во дворец Галеаццо Мария, ведает в Павии библиотекой — герцог уделяет ей большое внимание и не жалеет денег на книги.

Томмазо удивился:

— А я думал, что он, кроме соколиной охоты, распутства и хвастовства своими богатствами, ничем больше не занимается.

— Ты не прав — он очень образованный человек, при его дворе много людей искусства: поэты, художники, философы, а особенно — музыканты. Он собрал оркестр из лучших музыкантов и хор, подобного которому нет ни в одном известном нам королевстве. Некоторых певцов и музыкантов он переманил из Фландрии.