Елена Гайворонская - Тринадцатый пророк

– Хорошо, что он так говорил, – продолжил он уже нормально. – Потому что я, действительно, всерьёз задумался над тем, как мне жить. И однажды просто встал и ушёл, куда глаза глядели. Тогда я должен был остаться один, потому что только одиночество высвобождает разум и душу, делая их открытыми для очищения, и обновления, и познания. Одиночество, которым многие тяготятся, на деле – высшая привилегия человека. Оно даёт возможность осознать своё место в мире. Звери живут стаями, потому что в одиночку им не выжить. Человек в одиночестве обретает себя и возвращается, чтобы помочь своей стае… Я много бродил по свету, был в разных краях, встречался с разными людьми, которые были старше, умнее, мудрее меня… Я искал истину.

– Нашёл?

Равви посмотрел на меня очень внимательно, наверное, напряжённо раздумывал, стоит ли посвящать меня в высшие тайны мироздания. А я приготовился не обижаться на то, что он делать этого не станет, отговорится какой-нибудь ерундой, потому что, несмотря на приятную беседу, я всё же не был одним из тех, кого он выбрал, а только случайным попутчиком, как он заговорил вновь.

– Представь себе огромные весы. На одной чаше свет – добро. На другой тьма – зло. Это наш мир. Собственно, когда-то люди знали это, но забыли. И многие не хотят вспоминать, а многие боятся. Странно, ведь это так естественно: делать и желать добра друг другу, и тогда в мире воцарится гармония. На протяжении жизни каждый из нас заполняет эти чаши. Все наши ежедневные помыслы и деяния неизбежно попадают в одну из них. Этот мир существует, пока перевешивает чаша добра. К сожалению, медленно, но верно зло тоже заполняет свою. И, чем дальше, тем больше. Мы даже не подозреваем, какая колоссальная энергия заключена в каждом из нас. Быть может, если бы люди не забывали об этом, то использовали бы свой разум только во благо. Я должен напоминать, говорить, кричать об этом… Человек слаб и уязвим. Его так легко сбить с толку, соблазнить, запугать… С каждым годом мир становится всё более жестоким. Зло порождает зло, и так до бесконечности… Око за око, зуб за зуб, кровь за кровь… Крохотные цепочки сливаются в огромную паутину, окутывающую всё вокруг. Однажды начав плести её, люди не в силах остановиться. Зло повсюду: в воде, которую мы пьём, воздухе, которым дышим, оно проникло в нас так глубоко, что скоро начнёт впитываться с молоком матери… И если его не остановить, не разорвать порочную цепь, настанет день, когда добро и зло окажутся в равновесии. Этот день уже совсем близко. А потом… Настанет черёд последнего звена, последней капли… Я не знаю, что это будет: очередная кровавая бойня, прикрытая ложью умных фраз или очередной низменный поступок одного человека, например, предательство… Мир, переполненный злом, не имеет право на существование. Он просто рухнет. Исчезнет, как исчезли десятки других до нас, о которых мы не помним, не знаем, но на чьих костях строим сейчас свой. Вот тебе истина. К сожалению, не столь прекрасная, как хотелось бы.

– Апокалипсис что ли? – Я почесал затылок, переваривая услышанное. – Извини, но это звучит как-то…

– Неправдоподобно? – Закончил он за меня и горько усмехнулся. – Знаешь, что правдоподобнее всего на свете? Ложь. И чем она наглее и циничнее, тем легче в неё верится. Один из самых больших парадоксов нашего мира.

Он замолчал, но посмотрел так, точно старался донести до меня знание без посредничества слов, напрямую, из мозга в мозг, и по его помрачневшему, с резко обозначившейся сетью морщинок, лицу, я вдруг осознал убийственную в своей кажущейся невероятности его правоту.

– Н-но, проблеял я, холодея и запинаясь, – у нас есть пара тысяч лет? Существует история… – Ведь её не переделать?!

– Всё можно переделать. Абсолютно всё. Возможно, история, которую знаешь ты, переписывалась не один десяток раз, и тебе известна лишь окончательная версия.

– Ладно… – сказал я, старательно раскладывая новые знания по извилинам. – Ладно… Допустим, всё наше существование – футбольный матч. – Я начертил палочкой на земле прямоугольник, изобразил подобия ворот. – Команда добра против команды зла. Мы, естественно, хорошие парни и играем за добро. Кто играет против нас? По определению это должны быть плохие парни под руководством нехорошего дяди-тренера, любителя апокалипсисов, которому чем-то ужасно не угодил род людской. Так? Где же противник? По правилам – врага надо знать в лицо.

Я поднял голову, всё ещё желая услышать смех и признание в удачной шутке. Но Равви был серьёзен как никогда.

– Он играет по своим правилам, – ответил он. – И команда тоже есть… Но лучше вам никогда не встречаться.

Неожиданно мне стало страшно. Вдруг возникло чувство, что кто-то спрятался в кустах, слушает, наблюдает за нами, готовый в любой момент нанести удар. Я огляделся по сторонам, но, разумеется, никого не увидел, но на всякий случай придвинулся ближе к Равви, съёжившись от очередного порыва холодного ветра с реки, прошептал:

– Что же делать? – Мой голос куда-то подевался.

– Добро. Делать добро и учить этому других. Чем больше и быстрее, тем больше шансов у нас выжить и сохранить наш мир.

– А если не успеем?

Он снова посмотрел мне прямо в глаза, и мне опять сделалось неуютно от ощущения, что я знаю что-то важное, но никак не могу вспомнить, что именно. А затем проговорил с какой-то тихой, но светлой грустью в затуманившемся взгляде.

– Не бойся. Всё будет хорошо. На любое действие можно найти противодействие. А сейчас пойдём спать. Будет день – будет свет.

Пётр проснулся не в духе. Долго морщился, чесался, бурчал что-то под нос.

– Сон дерьмовый видел.

– Большое дело – сон, – хмыкнул я. – Счастье, что утро настало.

Он поглядел на меня, словно постарался понять очередную шутку, но так и не понял. Я погрёб к реке – морду сполоснуть. Во рту словно мухи натоптали. Сотворить бы чудо в виде самого простого тюбика зубной пасты или жвачки… А что если… Воровато огляделся по сторонам, развернул ладонь кверху и проникновенно произнёс:

– Господи, пожалуйста, пошли мне «дирол» без сахара.

Какая-то пернатая тварь просвистела над головой, капнув на пальцы тёплым вязким помётом.

– Вот, спасибо.

Воистину, хорошо, что коровы не летают. Мысленно чертыхаясь, отмыл руку.

А утреннее солнышко было таким ласковым, ещё не кусалось полуденным зноем, вода так необыкновенно прозрачна, говорлива, и трава сочна и душиста, что все вчерашние страхи показались очередным дурацким сном. Но нечто острой занозой засело глубоко внутри, разрушая сладостную безмятежность утра и каждого вздоха. Я не понимал, что надо делать, чтобы удалить эту тревожную боль, и меня не оставляло мучительное чувство, будто я знаю, или когда-то знал, но позабыл, и никак не могу вспомнить, и должен постараться изо всех сил, потому что от этого знания зависит нечто даже более важное, чем моя жизнь…