Б. Липов - Приземленный Ад, или Вам привет от Сатаны

Затем на сцену стреканула четверка грешников, похотливо накинулась на инструменты, заставляя их реветь от стыда и ужаса.

Откуда-то голенасто прокосолапил голый от пояса и голый по пояс мужик с туповато-злым выражением лица и, в такт ударнику, начал гнуть железные болванки — делать мускулатуру. А отбросив искореженный металл, переменил позу, и с исступленной жуткой решимостью заводил по мордасам зажженным факелом. Мужик бешено вращал глазами и предельно свирепо вглядывался в публику.

— Сейчас кого-нибудь начнет бить! — С замиранием сердца подумал Ахенэев и потянулся к уже ставшему привычным аппарату. Но неожиданно вновь нахлынула тягуче-дергающая боль ниже поясницы и Владимир Иванович попятился к окопу, досадуя на не ко времени скрутивший радикулит.

Фантаст краем глаза взглянул на черта и прикусил губу. Даже сквозь рев музыки он услышал как безудержно горько рыдает Яков.

— Какое восприимчивое сердце! Как тонко проник в какофонию звуков! — Подумал Ахенэев, на время забыв о неприятных собственных ощущениях, и опустился на колени перед чертом.

— Успокойся, милый! — Владимир Иванович понимающе гладил по холке вздрагивающего помощника.

— Издеваешься, да? — Яков мусолил обшлаг костюма. — Попутал с тобою Антихрист и — посыпалось: то рог отшибут, то чуть не в лепешку…, то сожрать зарятся… А теперь, — черт пуще прежнего залился слезами, — достукался: мамкой данного хвоста лишился!!

Ахенэев удивленно заглянул в яму.

— Не понял? Где же он?

— Где, где… А у тебя сзади, что болтается? Веревка, что ли?

Владимир Иванович задержал дыхание и несмело запустил руку за спину. Так и есть, он самый… Но управлять функциями столь необычной конечности фантаст, понятно, не умел, а потому, протянув его между ног, с неприкрытым отвращением помял в пальцах.

— Яша, а это действительно твой хвост? — Ахенэев попробовал отделить от тела чью-то, не совсем удачную, «шутку» и только, в который раз почувствовал знакомую, рвущую задницу боль, осознал, наконец, что хвост-то прирос намертво! Вот тебе и радикулит…

— Ты что из меня дурака делаешь? Иль самому понравился, так решил мозги покомпоссировать? — Лютая ненависть внезапно послышалась в Яшином голосе, но тут же надломилась, сварьировала на гундосый щенячий визг.

— Мой хвост, мой!! Можешь проверить — у самой кисточки пролысинка, след ожога.

— Что ты мелешь!? — Владимир Иванович не знал, что и делать. — Да мне эта прилада, как собаке пятая нога!

Фантасту стало дурно.

— Как быть, Яшенька? Как я на Земле покажусь-то? Да и у тебя, не в обиду сказано, без хвоста, видок ущербный… И вообще, где мы находимся и что это все означает?

Черт прекратил рыдания, правильно рассудив, что слезами горю не поможешь. Тихо ответил:

— Мы находимся как раз там, куда и планировали попасть: в Богеме, в пятом круге. А вот каким макаром оказались в этом бедламе, убей — не знаю! Но, клянусь памятью покойного дедушки Люцифера — разберусь. И не завидую тому гаду, кто сотворил подобное…

Что сделает Яков с гадом, Владимир Иванович лишь смутно догадывался, но тон, каким черт произнес эти слова, не оставлял сомнения, что сатисфакция неминуема.

— Надо отсюда побыстрее выбираться, босс, да с Эдиком на связь выходить. На него одного надежда…

Ахенэев не меньше черта был удручен случившимся. Бесхвостых грешников в аду — пруд пруди, а вот хвостатый писатель, пусть и фантаст — это катастрофа! На признание, а тем более, популярность, можно рассчитывать, разве что, в качестве живого экспоната.

Яков адаптировался, переборол депрессию и даже постарался подбодрить Владимира Ивановича.

— Выше голову, босс! На хвосте свет клином не сошелся. Не мытьем, так катаньем, а восстановим все в лучшем виде. Ампутируем хвостишко, глазом моргнуть не успеешь. Отрезать — не пришить. А вот мне-то каково?… Так что, потерпи с хвостом. До шестого круга. Там по этой части мастаков, как на собаке — блох. У тебя отхватят, а мне — жилка к жилке, сосудик к сосудику, подгонят…

Судя по тому, что взрывы на эстраде участились, ожидался сногсшибательный номер. Слушатели радостно загалдели, придвинулись к эстраде.

— Босс! Ну-ка протри очки! Узнаешь, кто там мочит капканы? — Яков взахлеб ликовал. — Во, отчебучивает!

Опутанный проводами, на сцене загуливал Тьмовский!

Выхватив у одного из длинноволосых гитару, он охаживал налево и направо как конферансов, так и музыкантов.

Для окружающих появление очередного исполнителя со столь экспрессивной манерой поведения, метавшегося в бликах прожекторов и наседавшего на рокеров, воспринималось как оригинальный стиль самовыражения, как своеобразный запев. Толпе была неведома истинная причина его появления на подмостках.

Эдику же было не до музицирования: Тьмовский замотался вдрызг, разыскивая пропавших без вести Ахенэева с чертом. И, в случайно подвернувшемся под лапу микрофоне, он осененно углядел как раз тот случай, когда от ниточки разматывается клубок…

— Я-а-ш-а-а! Где-е ты! Отзо-вись!

Колонки и усилители преобразовали и без того не слабый бас Эдика в стодецибельный шквал.

Яков мигом выскочил из окопа и во всю силу легких завопил:

— Э-эдик! Мы — ря-адом!

Ахенэев поддержал крик.

Однако, пробраться сквозь спрессованную толпу грешников оказалось непросто. И скитальцы, ради воссоединения, предприняли единственный верный ход.

Яков нырнул обратно в окоп и, мощно заработав копытами, продлил его в тоннель. Владимиру Ивановичу ничего другого не оставалось, как, восхитясь в душе находчивостью черта, утрамбовывать тоннель животом, проползя по всей его длине.

…Только со сцены Владимиру Ивановичу открылись истинные масштабы окружавшего их сумасшествия. Площадь в несколько сотен квадратных километров была заселена требующими продолжения концерта, стоящими вплотную друг к другу фанатами.

— Пойдемте, друзья, пусть лабают [38] Лабают — играют (муз. жарг.) без нас, — предложил Тьмовский. Они зашли за кулисы, а со сцены прозвучало:

— Любители металла! Вас приветствует группа «Тупик»!

Заработал паровой молот и сбившийся с неведомого маршрута скорый поезд полетел под откос.

— Хочешь верь, хочешь нет, но когда я с ребятами ворвался в кабинет, вами там и не пахло! — Расхристанной походкой Эдик прохаживался перед чертом и Ахенэевым. — Куда, спрашиваю, вурдалаки, друзей подевали? Ответствуйте?!

А ректор мычит что-то членораздельное и кивает на глушенного дипломата.

Я учтиво к ангелу. А сам, как потерянный, мыслю: заглотил, поганец, а теперь — ишь, переваривает… После разгрома в Тоске, волей-неволей, прямо патологическая боязнь оказаться съеденным выработалась. Комплекс! Надо к психоаналитику записаться…