Б. Липов - Приземленный Ад, или Вам привет от Сатаны

Эллочка грустно взмахнула ресницами, погладила Владимира Ивановича по руке.

— Нет, спасибо. Пока повременю… Может быть, с натурными съемками на Земле предложат роль?…

Яков в их беседе не участвовал. Зажатый с двух сторон захлебывающимися от восторга перезревшими поэтессами он, как мартовский кот, загуливал лапами по женским прелестям и потчевал сальными анекдотами. От недавних печалей не осталось и следа. Черт довел поэтесс до такого состояния, что дамы рыдали от смеха и фривольных заигрываний рогатого повесы. Для сидящих за столом напротив неистощимый на розыгрыши и выдумки Яков, продемонстрировал фокус: играючи превратил «Ессентуки № 17» в спирт ректификат.

Макс, заинтересованно наблюдающий за его проделками в расчете на будущее сотрудничество, подпустил черту весомый «комплимент», который бесследно пропал в кармане Якова.

— Да, чуть не забыл, Володя, — Бесппардоннов влил в себя фужер «Ессентуков», загрыз лимонной долькой. — Наш последний сценарий так и завис? По-прежнему игнорируют фантастику?

Владимир Иванович не решился раскрыть истинную причину своего появления в аду и, соответственно отпасовал ответ.

— Перед тем, как сюда податься, меня обнадежили. Больше того, назначили директора картины, а это уже кое-что. Познакомился и с режиссером и с поставщиком. Молодые, нахрапистые ребята. Обещали форсировать события. Так что, может и выгорит дельце.

Эльвирочка, вся засветившись, прислушивалась к разговору Владимира Ивановича и Беспардоннова. Как актрису, ее не могла не трогать поведанная Ахенэевым история.

— Володь, а я не подошла бы на роль героини Вашего фильма? — Произнесла на одном дыхании девушка. Зная, кем на самом деле является Владимир Иванович, она, все-таки, не могла отказаться от мечты…

Ответить Ахенэев не успел. Лишь безнадежно взглянул на Эллочку. Будь они в одинаковых измерениях — да! Но это — нереально…

Внезапно, как в рядовом кинотеатре гвалт угас. Филармонийские нытики, усосавшиеся пивом, оборвали свой панегирик, вырубили усилители и ревербератор, докрутив свою петлю:

— Барабан был плох,

Барабанщик… -

сдох, тихо пощелкивая, словно метроном.

По залу пронеслась волна невидимого магнетизма и развернула всех присутствующих к одному из входов.

Владимир Иванович почувствовал, как бешено заколотилось сердце и невольно привстал, опрокинув локтем рюмку. Сейчас он желал лишь одного — навсегда запечатлеть в памяти вошедшего. Мелькнула мысль — сделать снимок, и Ахенэев даже потянулся, наощупь, за фотоаппаратом, скупясь отвести взор, но тут же отдернул руку, мысленно обозвав себя дрянью.

Вошедший устало улыбнулся и, приветствуя служителей Мельпомены, поднял правую руку с пальцами, изображавшими латинскую букву «V».

Утомленное лицо, батник, цвета запекшейся крови, вытертые джинсы «Левис»: все было именно таким, как и в тот вечер в ЦДЛ…

Лауреатство, всемирное признание, миллионные тиражи дисков, публикации, книга стихов — все это, хоть и посмертное, не заставило вошедшего изменить выстраданным принципам: облачиться в элитарную шерстяную тройку и стянуть, в угоду старым злопыхателям, горло арканом галстука. Даже здесь, он был самим собой: прост и доступен.

Похожий на бегемота, лоснящийся от жира меценат, с бриллиантовыми, вросшими в мясистые волосатые персты кольцами и перстнями, сопя выбрался из-за стола. Пошатываясь, направился к барду, настраивающему кем-то принесенную гитару.

— Друг! Уважь! Сбацай свою коронку. Ту, где без туфлей. Я и нож поострее принес. Плачу за все! Знай наших! Утри нос этим йогам. Пусть чуют — рассейские тоже по ножам ходить горазды, да к тому же еще и поют! Держи, друг, не жалко!

Толстяк бросил на паркет пачку черных банкнот и выдернул из-за пояса обоюдоострый кавказский клинок, положив его рядом с деньгами.

Победоносно оглядев зал, он гордо вопросил:

— Ну? Кто больше, забашляет?! А может кто нож поострее этого «Дамаска» найдет?…

Зал молчал.

Бард, словно происходящее не имеет к нему никакого отношения, подтягивал колки гитары. И лишь пробежавший по щеке нервный тик, выдал его душевное состояние. А толстяк продолжал куражиться, не замечая презрения, которым пропиталась тишина.

Не зная, чем бы еще пронять не реагирующего на широкий жест певца, бегемотоподобный отступил на шаг и, хлопнув себя по ляжкам, не к месту заорал.

— Шайбу, шайбу!

Черноволосый крепкий парень, одетый в темное трико с негармонирующей смешной бабочкой и соломенном канотье подошел к поэту, обменялся с ним понимающим взглядом и ловко подцепил клоуновским башмаком меценатовскую подачку.

Толстяк возмущенно взвыл: банкноты и кинжал метались в руках жонглера, минуя его потные ладони. Полуметровый ботинок звучно пнул гуляку под зад, а кинжал, пронзив папку геннзнаков, врезался в потолок.

Реприза грустного клоуна окончилась и настроенная гитара родила первый аккорд. Хриплый, надтреснутый голос пробил брешь в стоячем воздухе — бард запел.

— Я не люблю фатального исхода…

Голос вливался в иссушенное ожиданием сознание, как крепчайшая водка в жаждущее горло и заставлял пульсировать каждый нерв. Зал, загипнотизированный этим, отрицающим все каноны вокального искусства баритоном, стал шепотом вторить слова песни и бард превратился в солиста декламирующего хора.

Веня сидел рядом с Владимиром Ивановичем и мерно кивал головой.

Песня оборвалась вместе с лопнувшими струнами, но Человек не выпустил гитару из рук, продолжал разговор с залом.

— Кто кончил жизнь трагически — тот истинный поэт

А если в точный срок — так в полной мере

На цифре 26 один шагнул под пистолет

Другой же в петлю слазил в «Англетере»…

…

Бард дочитал стихотворение до конца и, смежив веки, продолжил.

— Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю…

…

Слезы текли по щекам Владимира Ивановича, но он их не замечал. Слова поэта взнуздывали чувства, как строптивых коней и гнали бешеным галопом, отпустив поводья нервов. Скачка не утомляла, а пьянила. И что надо иметь за сердце, чтобы сохранить глаза сухими, не увлажнившимися после такой гонки?…

Наступила короткая пауза и меценаты, окружив поэта и черноволосого, в канотье парня, увели их в другой зал.

Один из меценатов приотстал и, не обращая внимания на возмущенные хрипы вокально-инструментальщиков, лишив их ритм-гитару струн, бросился догонять остальных.

Ахенэев унял волнение и, совладав с осевшим голосом, спросил:

— Часто он к Вам приходит?

Владимиру Ивановичу, после всего пережитого и услышанного, припомнился жаркий траурный день, собравший на одной из площадей Столицы огромное количество народа…