Абель Шевале - Зверь из Жеводана

– Возвращайся домой. Ты ударил меня в тот день, когда я оставила вас с Жанной одних... Ты дал мне пощечину за то, что я подвергла жизнь Жанны опасности. Ты, наверное, был прав... Я знаю, что вы с отцом меня так и не простили. Но я вам уже сказала, что либо я убью Зверя, либо Зверь убьет меня, иного не дано! Так вот, возможно, ждать уже осталось недолго.

– Что ты хочешь этим сказать? Да говори же яснее, довольно всяких надомолвок...

– Я все тебе расскажу, когда придет время, когда я буду точно знать... Быть может, даже очень скоро...

Жюльена тихонько свистнула. Рыжая собака взглянула на нее, потом посмотрела на Антуана Шателя, который только взмахнул рукой, словно хотел сказать: «Иди!» Жанту расположился чуть в стороне, на большом валуне, сжимая между коленями толстую палку. Он все время безмятежно, чуть глуповато улыбался, наблюдая за этой сценой. Собака медленно потрусила к нам, обнюхала обоих, лизнула руку Жюльены и вернулась к хозяину.

– Посмотри-ка на эту сучку. Я могла бы дать голову на отсечение, что она знает Зверя. Помнишь, ты видел, как она шла за мной в тот день и как раз неподалеку от того места, где Зверь после нападения на человека лизался с другим существом, похожим на него, но только маленьким. Быть может, он ласкал именно эту сучку...

Но точно пока я ничего не знаю... Правда, Антуан позволяет мне делать то, что я хочу... Однажды мне даже показалось, что он хочет о чём-то рассказать, но он смутился и промолчал... Надеюсь, скоро он заговорит...

– Так ты что же, ходишь к этому грязному бородачу? Ну и сука же ты!

– Да подожди же, братец, не сердись и не ругайся, ты просто ничего не понял...

Жюльена воздела руки к небу, как бы заклиная меня не проклинать её.

– Видишь ли... Всякая женщина берётся за дело так, как умеет, если ей непременно нужно что-то узнать... Но в данном случае не думай ничего дурного... Этот человек... ну... он больше не мужчина, понимаешь?

Меня словно громом поразило. Должно быть, вид у меня был настолько изумленный и дурацкий, что Жюльена взяла меня за плечи и как следует встряхнула.

– Ты слышишь? Он даже не человек, а животное, несчастное, изуродованное животное. Ну, теперь понимаешь?

Жюльена звонко расхохоталась:

– Ты ведь и сам знаешь, насколько противны бывают охолощенные козлы, но зато справиться с ними пара пустяков и их так легко вести туда, куда тебе надо...

Потом, понизив голос до шепота, она добавила:

– Знаешь, он ведь был в Алжире рабом, а в Марокко он присматривал за дикими зверями, которых его хозяева держали для потехи. Два года его кусали, царапали и рвали на части! Эта несчастная обезьяна кормила гиен и медведей, прибирала за ними и выгуливала их!

Жюльену, как говорится, понесло, она вся дрожала от возбуждения, её руки, скрещенные на груди, судорожно сжимались в кулаки, а затем внезапно разжимались.

– Он весь искусан, изодран, говорю я тебе. Да, бедный калека... Я его не боюсь... Пусть уж отец с братом убьют его... Его или Зверя... одного из двух... Иначе егеря...

Голова у меня пошла кругом. Какая часть истины скрывалась за этими нелепицами?

– Послушай, Жюльена, не хочешь ли ты сказать...

– Я ничего тебе не хочу сказать. Надо немного подождать, тогда сам увидишь...

До самого моего смертного часа (а он уже не за горами) я не забуду ни родного края, ни этого странного разговора. Мы шли по дороге, ведущей из деревни Помперен к деревне Моль. Мы с Жюльеной немного уклонились в сторону, вправо, и находились как раз на краю глубокого оврага, что тянется до самого Дежа. Сухой вереск трещал у нас под ногами. Солнце садилось. Оно должно было вот-вот скрыться за горой Круа, и гребень Моншове, у подножия которого мы стояли, был кроваво-красным. Слева от нас к небу поднимались дымки Польяка, справа такие же дымки вились над крышами домишек деревушки Помперен. А прямо перед нами, у подножия Монмуше, виднелись башни замка Бессе, где расположился господин Антуан де Ботерн. Легкий ветерок доносил до нас лай посаженных на поводки борзых.

Отсюда, сверху, нам казалось, что Бессе, Бессер и Дарн, где жили отец и сын Шатели, совсем рядом.

Противостояли ли друг другу охотники-простолюдины и королевские посланцы? Просили ли Шатели простить им их бунт или требовали заплатить им за видимость смирения? Ведь всем было известно, в том числе и властям, что все мы, горцы, хоть и молчали, но явно поддерживали их... Папаша Шатель был у нас очень заметной персоной, это был настоящий предводитель масс, и от него можно было ожидать всякого, как, впрочем, и от нас всех. Так что же происходило на самом деле? Собирались ли Шатели бросить вызов приближенным короля или они хотели с ними договориться, сторговаться? Потом я часто, очень часто задавал себе эти вопросы, но ответа не находил. Проникла ли Жюльена в тайну каких-то секретных переговоров, приручив и подчинив себе Антуана Шателя? Уж не расстроила ли она чьих-то планов?

Ясно одно: в то время она нисколько не сомневалась в своей судьбе, а также и в том, какая участь ждет Антуана Шателя. Она вся сияла и трепетала от возбуждения, как молодая рябина на ветру под лучами солнца. Мы вернулись к тому же месту, где на валуне восседал Жанту.

– Видишь ли, братец,– со значением сказала Жюльена,– во всяком деле деньги лишь помеха.

Так и у нас, проклятые деньги всему виной. Шатели тоже хотят получить свою долю... И они туда же!

– Проклятые деньги,– повторил Жанту, но в отличие от Жюльены у него это вышло не серьезно и горько, а смешно.

– Да, такие деньжищи, 10 тысяч ливров.

А затем, после секундного раздумья, этот добродушный верзила вдруг завопил:

– А скажи-ка, Жюльена, мы-то с тобой получим нашу тысчонку, верно? Нет? А что, не так уж и много... Нам бы с тобой ливров 800, да Жанне за причиненный ущерб ливров 200...

Жюльена лишь пожала плечами да дружески похлопала мужа по плечу. А он уставился на нее совершенно круглыми глазами и хлопал ресницами.

Ах, Жюльена, Жюльена! Дорогая моя укротительница в сабо! У тебя тоже были свои маленькие слабости...

Мы неторопливо возвращались домой. Жюльена с Жанту свернули с тропинки и приблизились к нашему жилищу. Стояла темная-темная ночь. Мы увидели на пороге Жанну в длинной белой рубашонке. Жюльена направилась к ней. Она вдруг стала как будто меньше ростом, согнулась чуть ли не в три погибели и выглядела страшно униженной, даже жалкой. Жанна положила ей руки на голову, убрала волосы со лба и поцеловала её в глаза. Пожалуй, это было первое выражение нежности и любви за последние полгода.

Что произошло 14 августа? Не знаю, но 15-го, в праздник Успения Богородицы, Жан Шатель с сыном Пьером после мессы отправились в Озенк, а по дороге домой, в Дарн, остановились в Бессе. Они о чем-то поговорили с Медаром, слугой из замка, кормившим собак графа де Турнона. На следующий день, 16 августа, имя Шателей гремело по всему горному массиву Маржерид. Произошло нечто невероятное, неожиданное, непредвиденное, и я подозреваю, что просто страсти накалились до предела, так что произошло в какой-то степени неизбежное. На тот день была назначена облава в приходах Бессер и Вантеж. Крестьяне собирались на охоту нехотя: они хмурились, ворчали и брюзжали. Ведь настало время жатвы. Правда, затяжные дожди мешали уборке урожая, но в тот день в виде исключения распогодилось, выглянуло солнце. И зачем нужно было беспокоить жителей двух приходов в такой день? Эти красивые, знатные господа охотятся верхом. Под каждым – чудесный скакун, и на каждом – прекрасная шляпа с перьями, белый шарф, кружева, портупея, а у лошадей – богатые сбруи... Нет, вы только представьте себе, среди наших-то скал и ущелий – на лошадях! А крестьянам предстояло прочесывать леса, спускаться в пропасти, карабкаться по крутым склонам и вязнуть в трясине... Однако происшествие с Марией-Жанной вселило в людей надежду. Разве она не нанесла зверю глубокую рану? Быть может, чудовище уже издыхает, а быть может, уже издохло?