Абель Шевале - Зверь из Жеводана

– Не будет от этих драгун никакого проку, напротив, одни убытки да потравы. По ночам они будут воровать и грабить, а то и насиловать... Знаем мы их! Видали! Уж лучше держаться от них подальше да смотреть в оба!

Ворчали и старухи, пятьдесят лет назад наблюдавшие за тем, как свирепствовали драгуны, преследовавшие протестантов. Одна из наших соседок, Жанна, которую все звали Жаннетон, сказала, что против такого зла, как Зверь, все средства хороши, даже драгуны. На что старухи ей тут же возразили:

– Зверь-то тебя еще не сожрал, Жаннетон, а вот драгуны вполне могут заявиться к тебе как-нибудь вечерком и поджарить тебе пятки.

– Но почему? Я ведь не еретичка, мне не в чем каяться, и мне не надо отрекаться от моей веры, потому что я добрая католичка... Почему же они станут мучить меня?

– Почему... зачем... для чего... Ну уж, конечно, не для того, чтобы получить от тебя поцелуй. Но они наложат лапу на золотые экю, что ты прячешь в своем соломенном тюфяке... Да и у наших дочек и внучек они захотят кое-что взять...

Девушки, слышавшие все эти пересуды, делали вид, что очень напуганы, хотя, сказать по правде, на самом деле они сгорали от любопытства. Те, у кого уже были кавалеры, стали поглядывать на своих деревенских ухажеров как-то странновато, словно внезапно нашли в них кучу недостатков. Ещё бы! Ведь скоро должны прибыть драгуны!

Вообще с появлением Зверя между нами, юношами и девушками, мальчиками и девочками, как будто рухнули ранее существовавшие преграды, будто по чьему-то повелению вдруг были отменены вековые запреты. С тех пор как в округе стал рыскать Зверь и угрожать всем нам, мы только и думали о том, чтобы как можно больше сблизиться, словно Зверь не только пожирал тела тех, кто попал ему в лапы, но и стыдливость всех остальных. Кстати, я заметил, как пристально посмотрела в тот вечер на кузена Жанту моя сестра Жюльена. Раньше она не бросала на парней таких влекущих, таких откровенных взоров... Следует сказать, что в Жеводане, практически полностью находившемуся под властью католической церкви, к драгунам относились довольно хорошо. Но в наших краях еще жили немногочисленные гугеноты, которые очень редко, но всё же собирались все вместе, чтобы послушать своих протестантских проповедников. Собирались они в месте, которое у нас именовали Пустыней...

Очень подходящее, надо признать, было название для столь угрюмого, мрачного, дикого места... И даже известие о появлении Зверя не помешало гугенотам в сентябре месяце отправиться туда и слушать проповеди. Я частенько встречался с детьми из семей гугенотов и отмечал про себя, что они, похоже, боялись Зверя гораздо меньше, чем мы, что меня очень удивляло.

Я уже говорил, что мои предки тоже были гугенотами, а некоторые члены нашего многочисленного семейства оставались ими вплоть до Великой Революции. В ту осень в Сен-Прива-дю-Фо Бог весть откуда прибыл дядя моего отца всеете с двумя сыновьями, то есть отцовыми кузенами. Жили они в Виваре, и по какой причине колесили по дорогам Жеводана, я не знаю, но, как водится, начались долгие разговоры у очага за кувшином доброго винца. Вот отцовы родичи и напомнили нам о кровавых подвигах драгун и молодых волонтеров-католиков, посланных во времена царствования Людовика XIV на подавление мятежа, поднятого гугенотами Севенн. Эти «миссионеры в сапогах», как их прозывали в народе, иногда проявляли чудовищную жестокость. Они грабили, жгли, насиловали и убивали. Дядя говорил, что в Жеводане было много таких мест, где каждый дом, взятый когда-то посланцами короля и католической церкви приступом, взывал к отмщению. Однако и наши родичи-гугеноты были вынуждены признать, что невозможно было бы найти лучшее применение драгунам (коих они называли «проклятым отродьем»), чем заставить их преследовать и травить Зверя. Правда, с той оговоркой, что драгуны не натворят столько же бед, как и само чудовище. Один из кузенов отца, по имени Гранжен, пожалуй, лишь назывался гугенотом, но на самом деле им не был. Он называл себя «философом», «вольнодумцем», а я в то время не знал, что означали сии мудреные слова. Так вот, Гранжен полагал, что Зверь есть не что иное, как стая огромных волков, появившихся на свет в результате случки волчицы с гигантским сторожевым псом, созданий свирепых, сильных, коварных. Гранжен готов был даже допустить, что Зверь есть Кара Господня, но недоуменно вопрошал, почему он всегда нападал на маленьких мальчуганов, девочек и женщин, но никогда не трогал мужчин, даже самых слабых, щуплых и низкорослых, даже самых дряхлых стариков? Нет, право, было во всем этом нечто странное, темное, подозрительное, как говорил Гранжен.

И правда, мне в то время уже было известно, что по деревням поползли весьма странные слухи. Если верить всем этим историям, у Зверя были замечены кое-какие черты-человека. Свидетели утверждали, что иногда чудовище ходило на задних лапах, совсем как человек. Некоторые слышали, как оно смеялось. Другие видели, как оно подбиралось к окнам и заглядывало внутрь домов, причём порой оно облокачивалось на подоконник, как деревенская кумушка, подошедшая поболтать с соседкой. Совсем недалеко от нас, в деревне Жюлианж, некий господин Пурше стрелял в Зверя однажды ночью, когда тот забрался к нему на гумно. Зверь, по его словам, словно бы споткнулся, упал, затем поднялся и умчался, ругаясь на чем свет стоит. Гранжен выслушал от меня все эти истории с величайшим вниманием. Однажды вечером отец спросил его:

– А почему Зверь не свирепствует у гугенотов, в Севеннах?

– Вероятно, потому,– ответил Гранжен,– что он любит закусывать лишь истинными христианами, а еретики-гугеноты ему не нравятся.

Надо признать, что мы тогда довольно косо, вернее даже, с большой непрязнью посмотрели на Гранжена. Он сидел перед очагом между двумя своими спутниками и пристально смотрел на языки пламени, пожиравшие охапки дров... Это были невысокие, живые, проворные, разговорчивые люди, совсем не похожие на тех важных, надутых, молчаливых особ, какими я представлял себе гугенотов, уж не знаю почему. Говорили они легко, быстро, четко, умели ясно выражать свои мысли, в особенности Гранжен. Мы же по сравнению с ними были если уж не глухонемыми, то заиками, косноязыкими увальнями, тугодумами.

– Все дело в том,– продолжал Гранжен,– что вы, в отличие от нас, любите бояться, вам нравится нагонять страх на себя и на других. Вас хлебом не корми, а дай побояться да постращать других. А мы, гугеноты, на вас не похожи, вот потому у нас и нет волков-оборотней.

– Что ты хочешь этим сказать?– тихо-тихо спросил, почти прошептал мой отец.– Что Пурше стрелял не в Зверя, а в человека, вырядившегося в шкуру животного?

– Не знаю, не знаю. Но, в конце концов, люди не сегодня научились маскироваться и не сегодня придумали маскарадные костюмы, приятель. Дядя отца и второй кузен выглядели несколько смущенными, как будто считали, что Гранжен по простоте душевной наговорил лишнего. Я почувствовал, что меня начинает душить гнев. Все эти разговоры мне до смерти надоели. Мы и так уже бесконечно устали от того, что постоянно думали о Звере. А тут еще этот гость из Виваре вздумал все усложнять! Мне было тогда всего шестнадцать лет, но, как и сказал отец, я уже был (вернее, не был, а ощущал себя) настоящим мужчиной, и я всегда был вспыльчив, как порох. Я чувствовал, что гнев во мне нарастает. Должно быть, в этот миг глаза мои вспыхнули диким огнем, я вскочил с места, встал, выпрямившись во весь рост, около Гранжена и бросил ему прямо в лицо: