Рэмси Кэмпбелл - Голодная луна

— Я догадываюсь, что ты думала так, хотя и не говорила этого.

— О, мамочка, пожалуйста, — закричала Гизел, повысив голос до такой степени, что он прокатился по всему ресторану и заставил официанта выглянуть из кухонных дверей. — Скажи же, что ты не обиделась. Я всегда боялась, что мы испортим наши отношения такими разговорами.

— Ты просто сильно удивила меня, вот и все, — ответила Вера, пытаясь подавить рвущиеся наружу слезы. Бенедикт откашлялся.

— Я лучше поеду обратно и займусь работой, — сказал он Грейгу, расправившись с последним куском мяса.

— Я поеду с тобой. Возможно ты сможешь подцепить меня, когда поедешь обратно на фургоне.

— Как тебе угодно, — ответил Бенедикт таким тоном, словно намекал, что следовало оставить женщин наедине. Его шаги, зазвучав приглушенно и чопорно, постепенно затихли. После ухода Бенедикта Грейг попытался вмешаться в разговор:

— Я знаю, что ты не хотела обижать маму, Гизел. Мы оба понимаем, что ты просто хочешь быть сама собой, и мы не имеем права вмешиваться в твою жизнь, желая превратить тебя в наше подобие, однако в конце концов ты должна хотя бы оставить нам наши иллюзии о самих себе.

Гизел схватила его руку и руку Веры:

— Вы — единственные люди в этом мире, которые меня волнуют и заботят, которые значат для меня все. Я сказала все это только потому, что беспокоюсь за вас.

— Не нужно беспокоиться, — сказал Грейг. — Если там и есть Господь, он сможет сам нас обвинять в том, что мы не были наделены верой в Него.

Обе женщины укоризненно посмотрели на него, и он вознегодовал. Когда наконец вернулся Бенедикт, он обрадовался.

Когда Грейг очутился в фургоне, где были свалены в кучу инструменты и новый лесоматериал, он спросил:

— Ну и о чем ты хотел поговорить со мной?

Бенедикт вновь повернул ключ зажигания, когда машина заглохла:

— Я думал, что тебе интересно будет увидеть, как я обслуживаю своих клиентов. Я надеюсь, ты согласен с тем, что мы заслужили успех и процветание.

— Понимаю, — ответил Грейг, когда фургон двинулся вперед. — Но ты не можешь получить того, что, по-твоему, ты заслуживаешь.

— Мы можем все сделать лучше. У нас и было бы все, если бы я не занялся теми сигнальными устройствами вместо платежей в то время, когда фирма становилась банкротом. Мне только следует оставить тот бизнес, купить новый фургон, привести в порядок нашу рекламу, может быть, нанять кого-нибудь на неполную ставку, чтобы разобраться с этой работой. Я в этом не очень хорошо разбираюсь. Потом подсчитаем начальные капиталы. Надеюсь, никто не будет внакладе.

— Надеюсь, что твой банковский менеджер согласится с тобой.

— Честно говоря, ему немного не хватает смелости. К сожалению, сейчас мы должны банку некоторую сумму денег.

Бенедикт остановил фургон на окраине поселка.

— Ну и что ты собираешься делать? — спросил Грейг.

— Я бы очень хотел, чтобы вы с Верой немножко мне помогли.

— Возможно. Что ты имел в виду, говоря о помощи?

— Трех тысяч было бы достаточно для подъема нового дела, а потом надо будет вдвойне расплатиться с банком. Мы говорим сейчас о краткосрочном займе, как ты понимаешь. Я уверен, что мы в состоянии выплатить больше, если не все, и возвратим эти деньги уже к концу года.

— Я не могу что-либо сказать по этому поводу, пока не поговорю с Верой. На твоем месте я не стал бы слишком завышать ставки, — ответил Грейг, когда они вылезли из фургона.

Продавцы книг выглядели так, словно готовились ко сну.

— Это мой тесть, — представил Грейга Бенедикт. Казалось, Бенедикт не особенно нравился хозяевам. Они прошли внутрь книжного магазина, и Бенедикт щелкнул замками, открывая микрокомпьютер, контролировавший всю систему сигнализации.

— Я думаю, это именно то, что вы сломали, — объяснил он и стал показывать с преувеличенным терпением. Выходя из магазина, он остановился напротив книжного шкафа. — О, вам нужно исправить это? Я сделаю это для вас, — сказал он с нескрываемым раздражением.

— Бизнес есть бизнес, — сказал он, как только завел мотор фургона. — Но я желал бы не делать никакой работы для таких людей, как они. Ты видел, что они поставили туда, где должен быть алтарь? Стол, забитый книгами о суевериях. Ты не находишь здесь некоторое несоответствие?

Грейг уклончиво пробормотал что-то и Бенедикт направил машину обратно к отелю. Женщины уже ушли.

— Запомни, что я просил денег не только для себя, — сказал Бенедикт по пути к дому. Туман стелился вдоль пустынной главной улицы, освещаемой светом фар.

Вера уже давно спала. Грейг подумал о том, что ему нужно было поговорить с ней, и почувствовал необъяснимое одиночество. Он улегся рядом с ней, ощущая боль во всех костях, и попытался уснуть, пока ломота в них не помешала этому. Колющая боль в левой икре заставила его проснуться, задыхаясь от боли. Погружение в сон напоминало падение в заброшенную шахту — падение, которые всегда присутствовало в его детских сновидениях, когда он слишком нервничал. Он стал вглядываться в темноту комнаты, когда лунный луч слегка тронул занавески. Он закрыл глаза и поплыл по волнам сна, пока собственные видения не потревожили его.

Там в отеле он мимоходом подумал, что посетители не просто знали друг друга. У него сохранилось чувство, что они все знали нечто, чего не знал он, и ждали это нечто.

— Во что это мы сейчас чуть не врезались, мистер Глум?

— Да в какого-то придурка, стоявшего на тротуаре, мистер Деспонденси.

— Должно быть, мы промахнулись, если он все еще стоит там. Однако, разрази меня гром, что он сейчас делает?

— Барабанит по багажнику машины, словно мы не должны были его заметить. Постойте-ка, да он его открыл!

— Эй, эй, что за дела? Убери свои лапы от моей машины, а не то у тебя будут неприятности с законом.

Слишком поздно Джасти понял, что не должен был начинать эту импровизацию, потому что в голову никак не лезла кульминационная фраза.

— Со мной действительно что-то случилось сегодня в Шеффилде, но не говорите ничего, хорошо? — сказал он, пытаясь придать своему голосу нормальное звучание. То, что он услышал в наушниках, которые ему дали, так не похоже было на обычное звучание его голоса: слишком высоко и чересчур эмоционально, а также местный выговор, который казался гораздо заметнее, чем было допустимо. Он мог видеть отражение своего лица в окне студии, за которым мелькало терпеливое и бесстрастное лицо его продюсера; волосы Джасти встали торчком над вспотевшим лбом, а рот стал чуточку шире его плоского носа. Джасти округлил рот, превратив его в восклицательный знак, и тут продюсер в первый раз за все время рассмеялся. Но это не было телевизионной передачей: Джасти пробовался на радио. Самое главное, что он должен был делать, — уметь говорить, поддерживать разговор.