Е. Бирман - Застолье теней

Почти каждому из Пирующих случается сыто вздремнуть за столом. Задремавшему господину Гликсману снится его жена. Хотя в жизни ей никогда не случалось заснуть, положив голову ему на колени, именно такой снится она ему в этот раз. Он осторожно отводит прядь с ее виска, в очередной раз восхищаясь грандиозностью новизны, которую способно произвести такое мизерное действо во внешности женщины. Он несколько раз при жизни признавался жене, что без косметики она нравится ему даже больше. Она, хмурясь, подходила к зеркалу. Губы казались ей тускловатыми, а нанесенная и зафиксированная легким движением губ помада уже требовала подвести глаза и зачернить ресницы. Проделав это, она строго оборачивалась к господину Гликсману, готовая к насмешкам над своей консервативностью.

Господин Гликсман, выходя из дремы, понимает, что на его лице — счастливая улыбка, такая неуместная здесь, сейчас, за этим столом, и он сначала пытается замаскировать ее какой-нибудь другой мимической маской, но тут же понимает, что сразу со сна он не сумеет этого сделать, и открывает глаза. Он ловит на себе взгляд дамы без бровей и с быстрым ртом, который, как ему кажется, слизывает и проглатывает его сон и его улыбку. Другие «бывшие», сидящие за столом, делают вид, что ничего не замечают, или действительно не видят ничего особенного в том, что умерший господин Гликсман улыбается во сне. Впрочем, он не всегда улыбается. Его лицо становится пытливо-задумчивым, когда в голову ему, например, приходит ни с того ни с сего мысль о том, что выражение «мужчина спит с женщиной» может быть истолковано и совершенно буквально. Ему представляется промозглый, холодный и сумрачный выходной день, послеобеденное время. Эти мужчина и женщина в одежде забираются в постель поверх простыней под теплое одеяло. Они слышат дыхание друг друга, и дневной свет не мешает им заснуть под постоянный барабанящий обвал дождевых капель.

Жизнь с одной и той же женщиной в течение многих лет и здесь, в Застолье, а может быть, теперь даже больше, чем в жизни, представляется господину Гликсману благом. Ведь чем больше проходит времени, тем большую обратную глубину набирают отношения двух близких друг другу людей. Мечта, опрокинутая в прошлое, — так характеризует господин Гликсман свое нынешнее отношение к жене. Даже тональность ее дыхания он бережно хранит во внутренней, с дополнительным замком секции сейфа своих воспоминаний. Господин Гликсман снова улыбается, вспомнив утреннее касание губами сквозь волосы увлажнившейся под пуховым одеялом шеи. «Кисленькая», — шепчет он, и она пулей вылетает из постели под душ, несмотря на его протесты и смех. «Пойдем, — тянет к большому зеркалу господин Гликсман свою жену, продлевая свои мечты. И, отвечая на вопрос в ее глазах, который он так ясно себе представляет, произносит: — Определим, ты красавица или только хорошенькая». Господин Гликсман громоздит одну нежную глупость на другую, и вот уже отлынивающую от зеркала жену он называет «святой рысью». Господин Гликсман ужасно рад и своей необыкновенной глупости, и изумлению жены. Он взахлеб смеется и объясняет, что ее акции только растут, это ей не индекс Дау-Джонса.

Он собрал и присвоил себе огромную коллекцию привычек, рассуждений и смешных гримасок своей жены, и теперь, в Застолье, как всякий коллекционер-фанатик, он порой перебирает свои сокровища осторожно и втайне от других, чтобы не вызвать зависть и раздражение окружающих.

Господин Гликсман возвращается к мыслям о ценности выдержанной в погребах времени любви. В самом деле, ведь на срезе времени, относящемся к началу их знакомства, все мужчины по отношению к ней находились на одной и той же стартовой линии. Вполне может быть, где-то существовал мужчина, который подходил ей больше его. Но с течением времени накопившаяся история их земных отношений обретает собственный вес, и тот теоретический мужчина, который когда-то, возможно, подходил ей больше, уже должен был бы принимать в расчет не только самого господина Гликсмана, но и накопленный груз его семейной истории, столкнувшись с которым он, возможно, отлетел бы, как теннисный мяч от бетонной стены, хоть и кажется солидным и увесистым.

Бруталюк мог бы возразить господину Гликсману, что от этого груза совместной жизни он, Бруталюк, отскочил бы и сам. «Чем так симпатичен мне Бруталюк? — размышляет господин Гликсман. — Должно быть тем, что не согласен с занимаемым им местом». Он взглядывает на Бруталюка с одобрением. Бруталюк, заметив этот его взгляд, крякнул и уткнулся глубже в тарелку, на которой, как ни странно, была не груда шашлыков, как следовало ожидать, а только горка овощей, да и та — небольшая.

Распорядитель Столов разглядывает Блинду из-под кустистых бровей. Отсутствие в ней женской податливости озадачивает его. Он не баловал женщин, обделяя их при рождении такими важными для них ценностями, как искусство попадать в центр внимания, гармония телесных пропорций или умение наслаждаться поздней вдовьей свободой. Упрямство, проявляемое самцами, чей вкус к атаке и сопротивлению — основа их благополучного существования, привычны и понятны ему. Но к не зависящей от него флуктуации человеческой природы, проявившейся в этой загадочной дамочке (человеческой самочке), он испытывает любопытство. Его интересует этот случай. Им движет любопытство, Распорядитель Столов имеет возможность видеть все (Жизнь «Там» и Пирующих «Здесь») с высоты верхнего этажа Застолья, где располагаются его кабинет и спальня. Он «пролистал дело» троих земных мужей Блинды (между вторым и третьим она завела привычку выходить на вечерние прогулки в сопровождении двух, конечно, не имевших доступа внутрь дома амстафов в собачьих бронежилетах и с дистанционно отстегиваемыми намордниками).

Бывшие земные мужья, соблазненные ее внешним блеском, в своем ослеплении и помутнении разума принимали ее умение неожиданно отстраняться, как бы отделяя себя от них чертой, не позволяющей входить во внутреннее пространство ее личности, за ординарную женскую бодливость, которая в их глазах не является таким уж недостатком и тем более такой уж редкостью. Проходило некоторое время, прежде чем они в запоздалом раскаянии обнаруживали свою ошибку, наталкиваясь на ее неожиданное сопротивление именно там, где они рассчитывали на свое законное, по их представлениям, лидерство.

С первым мужем она развелась, когда он подвел итог их недолгого брака, сказав, что ее любовь к нему не была любовью. «Так… немного девичьего самолюбия на дне флакона с матовой притертой стеклянной пробкой и золотистым бантиком на тонкой шейке», — длинно и продуманно оскорбил он ее.