Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

«Еще делов много, ох сколько наворотить можно! „Эдем“ работает, да это начало только. Земля без хозяина, да разве ж можно? Непорядок и грустно. Но ниче, теперь Яков Иваныч ей хозяин. Кому еще такие сны снятся? А-а-а… Такое увидеть и понять, это надо иметь такую вот жилу, такую силищу в руках и в голове. Никогда теперь пусто не будет здесь. А будет скоро выбранная Матерь, родит ему сына и с этой поры не перервется власть над землей. И когда придет время уйти туда, где все время черно и сладко, — останется взамен ему молодой, сразу ученый и с крепкими руками. А что можно ими сделать, отец научит. …А пока заботы-заботы. Лариску надо прижать. Пацанка ее сбежала, кобыла беспутная. Далеко ли убежит? Все они в шаре и старшая Ларка в нем, и младшая тоже.»

— Лариска, лиса ты облезлая, посмотрим, как запоешь, когда прилетит тебе из города телеграммка. О девке твоей…

«Зазря девок нищить нельзя, девки вещь нужная. Пока стоит этот мир и пока у мужиков есть, что в дырки совать, надо девок пользовать. Но если девка перестарилась, молодость проскочила, то — бесполезна. А бесполезные портят мир, как дрянной воздух. Уберу обеих, мир и не заметит.»

— Заметит мир! Сгинет Ларка со своим облезлым домишком, и мир выпрямится, расправится… Успокоится…

— Будет все кругло, гладко и по-моему, да, мужик?

Он подмигнул себе в зеркало.

Над плоской степью вырастали серые пятиэтажки райцентра. Бывший военный поселок, окруженный бетонными развалинами укреплений и ржавыми полосами аэродрома, заросшими травой.

Здесь Яков Иваныч встретится с инспектором рыбнадзора, кое-что передаст, как всегда — порадовать вкусненьким на праздник. И поедет дальше, как раз успевая в город, прошвырнуться по нужным местам и после забрать заказчиков сладенького, что специально прилетели в гости издалека.

Усмехнулся, припомнив утренний разговор.

«Пока дело далёко, ах, какие все смелые, поржать, по плечу Яков Иваныча похлопать. А как время подошло, так сто раз уж спросил, ссыкля жопастая, а не малолетка ли, и чтоб все секретно. И говорить ссыт, а ехать и делать еще ссыкотнее ему, тьфу, немочь столичная. Жену боится, в газетки попасть боится, ах и тяжело же быть крутым в городе.»

Посматривая на серые дома, Яша прогнал дорожную дремоту. Въезжая в нужный переулок, ухмыльнулся.

«Прав столичный — рискует, падла. В любом другом месте так рисковать — идиотом быть. Но перетоптал его Яков Иваныч, приедет, никуда не денется, как тот мыш у змеюки в пасти. Потому что нужен. Для того, чтобы жертва правильно была сделана, нужны звери. И змеи. И крысы.»

Мелькнула под колесом рыжая кошка, метнулась к помойке, ставя трубой хвост. И, окончательно проснувшись, Яша выбросил из головы странные мысли.

А под старой грушей, привалившись к растресканной коре, засыпал черный демон. Баюкая на груди, обнимал живой шар множеством пальцев. И его не удивляло умение Яши всех заставить делать то, что нужно ему. Пока они вместе, их мир — в их пальцах.

Время жило само по себе, пласталось по земле дымом, текло водой, стреляло сухим сучком, сламываясь от внезапных перемен. Время было свободным и мерность его определялась законами жизни и смерти. Быстро и медленно двигалось оно, как перевиваются струи воды в одной волне — у каждой струи своя дорога и скорость.

И только человек, взяв острый нож необходимости, рассек время на равные куски, склеив после, и сказал «будешь таким, одинаковым для всех». Но времени наплевать на узкие шрамы поперек тела его змеи, оно течет само. И кто-то просыпается посреди жизни-сна, ероша вдруг поседевшие волосы и снова поспешно закрывает глаза — уснуть, не видеть морщин на лице. А кто-то за несколько дней проживает три жизни, пять жизней, семь…

И не отдать своего времени взамен чужого. Протечет через пальцы и останется с тобой.

Генка снова шел по песку. Пусто было у камней и солнце светило, делая воду зеленой, как обкатанное волнами стеклышко бутылки. Красиво. Мокрый песок плотно лежал под ногами и Генка иногда загребал краем кроссовка, чтоб показать песку, что он сильнее. А то кому же еще показать? Можно свернуть на улицу, посмотреть, не закрыла ли Тонька магазин. Взять водки. Мать с батей уйдут в гости, и в пустом доме можно будет напиться. Но есть примета, как встретишь Новый год, так и проведешь…

Он не верил в приметы, просто исполнял машинально привычные действия: ускорял шаг — не дать коту перебежать дорогу, и не проходил под лестницей. А больше и не знал примет. Но сейчас вспоминал ежегоднюю суету матери, чтоб все было, как надо — в ночь Нового года. И пусть дальше все продолжалось так же, с руганью за едой и грязными ботами, шаркающими по комнатам, но в эту ночь, чтоб еда, водка, наряд, и люди вокруг. Ведь не совсем пропащие, вон пенсию муж получает какую, и сыночка — умница.

Генка встал у самой воды. Носы кроссовок темнели от маленьких волн. Нельзя ему водки, хоть и сильно хочется все забыть, бросить. Надо быть там, где Рита, хоть и больно это совсем. Но ведь она там совсем одна!

Развернулся и, растягивая кулаками карманы куртки, пошел к дому, все быстрее.

Пустой дом брошен в спешке. На кухонном столе валялись скомканные газеты в жирных пятнах и пустые грязные тарелки, видно мать заворачивала праздничную еду, унести в гости. Генка постоял в дверях. Не хотелось заходить и прикасаться к беспорядку.

Пошел к себе. Совсем пусто было в голове, шел по коридору, шоркая плечом по беленой стене, иногда специально покрепче. Раскрыл дверь и снова постоял на пороге, оглядывая комнату. На столе посередке белел листок, прижатый извилистым камнем.

«Сына, приежжали от начальника твоего, Яков Иваныча, велел собраться и прити в эдем, сразу. Мама»

«Вот… вот всё и решилось…»

Сел с размаху на высокую кровать и закачался на продавленной сетке. С каждым размахом мелькало море за кромкой окна, потом пропадало, а голова утыкалась в складки ковра на стене. Пружины ревели и вскрикивали, а он все сильнее прыгал, закусив губу и держась рукой за холодный железный прут спинки. Спинка ударяла о стену, прижимая пальцы. Но было все равно. Ничего не успел, дурак, дурак! Только думал ходил и вот надо идти, а с чем? С пустыми руками? Ружье хотел… Где теперь-то брать?

А потом изголовье подогнулось, ножки скользнули по деревянному настилу. Кровать взвыла пружинами, сложилась нелепо, как споткнулась, сильно стукнув по пальцам. Генка спрыгнул на пол, взмахивая руками, чтоб удержать равновесие, и больно приложился скулой к изгибу железной спинки.

Отвернувшись от моря, смотрел на искореженную кровать, со съехавшим языком матраса и лоскутами простыни. Теперь здесь все, как в доме, не отличается.

Поправлять не стал. Пора уходить. Настало время.