Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

Разноцветные кружочки, еще лежащие тесной горстью в картонной трубе старой хлопушки, выстрелят позже. И, может быть, там будут такие, которых не угадал наперед.

…Он был совсем маленький, мама кричала, заранее сердясь:

— Наталья! Уходишь опять? Возьми брата!

Сестра вздыхала перед зеркалом, поправляя тугой конский хвост на затылке, оглаживала на бедрах короткие шорты и говорила:

— Ну, иди уже, привяза.

Васька, суетясь, бросал в угол машинку, хватал сестру за подставленный мизинец. Шел рядом по горячему песку, еле успевая, вертел головой. Подружки Наташи усаживали его под вишней на дощатую серую скамью и ставили миску с ягодами. Он ел, пачкая щеки красным соком, слушал, как смеются девчонки и смотрел, вытягивая шею, туда, на пляж за штакетником, когда они ахали, показывая друг другу, кто идет из больших мальчишек. Потом шли купаться. Рядом с ковриком, из которого торчали бахромой выгоревшие нитки, копал глубокий колодец, на дне которого вдруг плескалась морская вода, немножко, только руку окунуть. А Наташа поглубже надвигала на его голову линялую кепку с драным козырьком.

Может придет еще домой? Ведь праздник.

…Время Наташи спало вместе с ней, плавая в запахе коньяка и подкисшего лимона, натыкалось на острую вонь окурков в пепельнице. И вместе с ней тяжело ворочалось, просыпаясь. Еще день, в коридоре за полированной дверью номера слышна суета, топот и шорохи, возгласы горничных. Музыка начиналась и обрывалась поспешно. Время Наташи смотрело на круглый циферблат настенных часов, вместе с ней, едва проснувшейся.

«Вот так… Скоро все приготовят, а меня не разбудил, никто. Хорошо, не выкинули, как мусор»

Села, прикладывая руку к голове. Поискала глазами и, задавив наступающую панику, успокоенно поймала в поле зрения бутылку пива и высокий стакан. Свернула крышку ключом и припала к горлышку. Стало хорошо. Почти. Заволновавшись, пошла к бару. Путаясь в завернувшейся простыне, потянула ее сильно, чтоб не мешала идти. Увидела за распахнутой дверцей еще две бутылки и сразу вынула одну. Прижала к горячему лбу.

— Ничего, — сказала хрипло, — ничего, вот сейчас. Еще увидите, не умерла пока что. Хрен вам.

На полуоткрытой дверце шкафа висело платье, купленное когда-то в Палермо в маленьком магазинчике. Висело, длинно серебрясь в желтом свете вечернего солнца из окна, касаясь пола узким подолом, расшитым темно-серыми веерами шелковых нитей.

Снова посмотрев на часы, увидела, есть еще ей время. И легла, высоко подняв подушку. Отхлебывая пиво из запотевшей бутылки, смотрела на платье.

Когда меряла его, за плотными коричневыми занавесями, то Яша нырнул в кабинку и схватил ее, полураздетую, прижал к расстегнутой на груди рубашке. Сам стащил с нее легкую маечку и неловко, одной рукой, стал натягивать платье на голову, цепляя лямочки за волосы. Она смеясь, шепотом ругала его, отталкивала. А с улицы доносился гитарный перебор и шарканье множества ног, голоса и смех.

Увел из магазина прямо в платье, сумасшедше красивом и сидели посреди мостовой, за легким столиком, пили белое вино из глиняных кружек. Когда шли в гостиницу, Наташа держала подол обеими руками, боясь обтрепать о мощеную круглыми камнями мостовую. В ответ на ее слова, что похожа, наверное, на деревенскую дурочку, которая в первый раз такую роскошь напялила, остановился и сказал, глядя прямо в сердце черными глазами:

— А ты и есть деревенская дурочка. И платье такое у тебя первый раз. Не так что ли?

Поцеловал прямо там.

Опустив руку с пустой бутылкой, она катнула ее под кровать. И вытащила от стенки, с другой стороны, спрятанную бутылку коньяка. Что пиво! Вода водой. Хлебнула и отвела глаза от платья. Только в Палермо и было все хорошо. Первый раз. Для деревенской дурочки. Потом уже за все пришлось работать. И вот теперь она здесь, забытая, а за дверями суета, все готовятся к празднику. Но хоть платье принесли. Хорошо, что то самое. Сама так захотела. Надевала его раза три и после спрятала в шкаф, так и висело вот уж три года. В чехле, хорошо. Не видеть, не вспоминать. Но сейчас время пришло. И циферблат на часах круглый. Время сделало круг и пришло.

Коньяк ложился во рту горячим окатышем, ввинчивался в десны и язык, казалось, если не глотать, то и не останется ничего. Но глотать хорошо, потому что горячий кулачок прокатывался по горлу, ниже и оттуда уже не горячее поднималось обратно, а теплое, ласковое.

Наташа потянулась и положила ногу на ногу, напрягая ступни. Подняла длинную ногу вверх, рассматривая. И села, плавно перетекая телом, как из бумаги сложенная лодочка с круглым донцем — легкая, с уголками локтей и коленей. Улыбалась. Бережно, следя, чтоб не опрокинуть, поставила на пол бутылку. Прошлепала к зеркалу, села на мягкий пуф. Изогнулась за коньяком и, отхлебывая, смотрела в лицо отражению. Наблюдала, как разгораются темной зеленью глаза, живеют щеки, припухают и наливаются кровью губы.

— Поймала, — шепотом сказала времени, увидев, как стала собой — живой, настоящей.

Закупорила бутылку и снова, встав на колени, сунула ее за край кровати. Но вытащила и хлебнула еще. И еще. Проверяя уровень напитка за темным стеклом. Вытерла губы.

Спрятав бутылку, пошла в душ. Качнулась по дороге и засмеялась.

— Вот сучища, н-напилась, опять. А на утро? А? Ну, праздник, стяну еще и сныкаю.

Шепча себе утешения о новых бутылках, улыбалась, согретая коньяком и мыслью о том, что там, в ресторане и на кухне, выпивки много, а для Яши она все равно — выброшенка, мусор. И значит, можно будет один, а то и два пузыря в номер утащить.

— А там, гуля-ай-те, у меня свой праздник.

Вода лилась на голову и плечи. Было радостно, как тогда, в бухте с рыбами, только там были огромные волны, красные от солнца, как хороший старый портвейн. Нет, как розовый мускат. Мускатом ее поит этот, который вечно приезжает с шофером и братом своим. Любители все делать вместе. Ну и она никогда не подвела, а как же. Дрожи, Наташка, а форс держи. Это в первый раз Яша еле корвалолом отпоил и всю ночь дежурил, чтоб в море не убежала. А потом она показала, что умеет. На ушах стояли, сволочи. Теперь, да хоть сто девок воспитай и научи, но такого и через сто лет никто не сумеет, как она вот! Смогла.

— Я вас… — поскальзываясь, вылезла из ванной и завернулась в полотенце.

— Вы думали, вы меня? Ага. Это я вас, родные. Живите теперь, мечтайте. А и хрен вам такую еще найти, как Наташа!

Пока гудел фен, позвонила в буфет и, перекрикивая шум, попросила в номер омлет и томатного сока.

— Тебе стакан, Наташенька? — прокричала повариха.

— Литр давай. И, Настя, коньячку рюмку, а? Или водки хорошей.

— Яков Иваныч не велел, — Настя отключилась.

— Ну и хрен с тобой, Яков Иваныч, — сказала Наташа в трубку.