Майк Стокс - Тень призрака

В 1866 году мы с семьей вернулись в Шотландию, прожив несколько лет в Индии. Агата, моя жена, подыскала нам дом — старинный загородный особняк. Места там были уединенные, и мы предвкушали спокойное тихое лето и мирные сельские развлечения типа охоты на куропаток. Мы и представить себе не могли, что, покупая этот чудесный дом, обрекаем себя на кошмар — кошмар, который едва не погубил нашего сына Роланда.

Дом располагался в местечке Брентвуд, на склоне Пентлендских холмов, с видом на Эдинбург и Ривер-Форт. Участок земли вокруг дома представлял собой когда-то роскошный, но ныне заброшенный парк. В самом дальнем его уголке еще сохранились развалины старого замка, который стоял здесь до того, как построили особняк. Это было пустынное, жутковатое место: раскрошившиеся камни густо заросли мхом, гигантские кедры выросли прямо внутри полуразрушенных стен — но даже по запущенным руинам можно было понять, каким грандиозным был этот замок когда-то. Крыша давно обвалилась, оставшиеся стены едва виднелись из буйной растительности, однако на одном углу до сих пор сохранилась сторожевая башенка, а в высокой траве иной раз находили то осколок глиняного кувшина, то обломок старинной плитки, которыми раньше был выложен пол.

Когда я впервые рассматривал эти развалины, наиболее сильное впечатление на меня произвел каменный портал в виде широкой арки, одиноко стоящей среди зарослей и каменных обломков. Как мне сказали местные жители, этот портал — все, что осталось от дома прислуги. Когда-то здесь была дверь, отделявшая теплый дом от дикой вересковой пустоши. И вот от дома осталась всего лишь каменная арка, даже без стен. Дверь в никуда.

В первые недели нашего пребывания в Брентвуде я все старался уразуметь, почему этот старинный портал внушает мне тревогу. Стоило лишь взглянуть на него, и меня сразу охватывала непонятная тоска, даже если буквально пару минут назад я был весел. Потом-то я понял — почему.

В середине июля мне пришлось на месяц уехать из Брентвуда в Лондон по весьма спешному делу. Агата писала мне часто, однако ни в одном из писем ни словом не упоминала о том, что с Роландом творится неладное. Вот почему в тот злополучный вечер, когда я вернулся в Лондон из Кента, где гостил несколько дней у приятеля, я был совершенно потрясен, обнаружив письмо с пометкой «Срочно» и телеграмму, доставленную в тот же день:

ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ЕДЕШЬ ДОМОЙ?.. РОЛАНДУ СТАЛО ХУЖЕ… НЕМЕДЛЕННО ВОЗВРАЩАЙСЯ… АГАТА

Я немедленно собрал вещи и поехал на вокзал, где сел на ближайший поезд в Шотландию. В пути, чтобы хоть как-то убить время — в том состоянии, в котором я тогда находился, каждая минута казалась мне часом, — я вновь и вновь перечитывал письмо Агаты. Она писала, что Роланд очень болен. Впервые она заметила у него признаки болезни вскоре после моего отъезда. Ее насторожил странный взгляд мальчика. Она описала его как «затравленный» и «отрешенный». Этот несколько непривычный для Агаты подбор слов внушал мне безотчетную тревогу.

Она стала все чаще и чаще замечать этот затравленный взгляд. «Как будто он видит перед собой что-то страшное, что-то не видимое другими», — писала Агата. Роланд стал приходить из школы «бледный как мел», а по лицу его «ручьями стекал пот». На все расспросы матери Роланд упорно отмалчивался. Наконец она вызвала врача, доктора Симсона. Он осмотрел мальчика и прописал ему постельный режим. Однако Роланду стало хуже. У него открылась опасная лихорадка, которая если и утихала, то лишь ненадолго.

В Эдинбург я приехал уже под вечер. До Брентвуда добирался в наемной коляске. Мне казалось, что мы еле тащимся по сумеречным холмам, хотя кучер нахлестывал лошадей и они неслись едва ли не галопом. Мне в голову лезли ужасные мысли. А что, если Роланд умрет? Или уже умер?.. Когда мы подъехали наконец к нашему дому, Агата вышла встречать меня на крыльцо. Я выскочил из коляски едва ли не на ходу.

— Он спит, — прошептала она, и я с облегчением вздохнул.

Мы с Агатой прошли в гостиную, что располагалась рядом со спальней Роланда. Жена рассказала мне все в подробностях, о которых умолчала в письме. Ее рассказ растревожил меня еще больше. Оказывается, Роланд говорил доктору Симсону, что он вовсе не болен, что его напугали — и напугали так сильно, что он разболелся.

— И что же его напугало? — спросил я.

— Какой-то голос. Голос в развалинах. Он говорит, будто голос слышится ниоткуда. Будто он бестелесный .

Естественно, все это лишь подтвердило опасения доктора Симсона, что мальчик серьезно болен. Я спросил у Агаты, о чем говорил Роланду этот голос. Ее глаза наполнились слезами, и она покачала головой, как будто ей было больно говорить об этом. И в это мгновение из спальни Роланда донесся крик — крик, исполненный такого ужаса, что я как ужаленный вскочил с кресла.

— Мама, впусти меня! Пожалуйста, мама, впусти меня!

— Что это значит — «впусти меня»? — испуганно прошептал я. — Что это значит?

Но Агата была настолько расстроена, что не смогла мне ответить.

Я бросился в спальню сына. Роланд сидел на постели, натянув одеяло до самого подбородка. Он весь дрожал, обливаясь потом. Мокрые волосы прилипли ко лбу, а взгляд точно у испуганного кролика. Должно быть, ему приснился кошмар. Он медленно повернулся ко мне. Сначала он, кажется, не узнал меня, но потом на его губах проступила улыбка.

— Папа, ты приехал!..

Я присел на краешек его кровати и взял за руку. Пульс его бился часто-часто.

— Папа, дядя доктор… он ничегошеньки не понимает! — с горячностью выдохнул Роланд. — Он мне велит целый день не вставать с кровати, он… Но я не болею вовсе. Правда, папа. Скажи ему!

— Мы еще это обсудим, малыш. Я попытался его успокоить, но он был слишком возбужден. Он не слушал меня. И в конце концов мне волей-неволей пришлось выслушать его.

— Папа, я не болею. Просто я слышу голос. Там кто-то есть, в старом замке. Ему очень плохо, и он зовет меня… Но когда я хочу посмотреть, кто это, там никого нет! Мне так его жалко… Его глазки горели лихорадочным блеском, а личико было совсем-совсем бледным. Мое сердце болезненно сжалось. Мальчик был не в себе от страха.

— И что он тебе говорит, этот голос? — спросил я у сына, хотя был уверен, что знаю ответ.

Он привстал на постели и наклонился к самому моему лицу. Глядя мне прямо в глаза, он выкрикнул эти слова так натужно и жутко, что я невольно отпрянул:

— Мама, впусти меня! Пожалуйста, мама, впусти меня!