Фрэнсис Вилсон - Рожденный дважды

— Кэрол!

— Я здесь, Джим.

Что Кэрол делала дома? Сегодня у нее рабочий день. И тут до него дошло: очевидно, она забрала записи. Она прочитала их! О, только не это!

Он бросился в кухню.

— Кэрол! Папки! Где они?

Она поставила свою чашку кофе и обняла его за шею. Ее длинные светлые волосы струились по плечам. Она выглядела очень красивой.

— Я люблю тебя, Джим!

В другое время в нем проснулось бы желание, но сейчас все его чувства были подчинены одному.

— Записи — ты взяла их?

Она кивнула.

— И я их прочитала.

Джиму показалось, будто пол уходит у него из-под ног.

— Ради Бога, прости, Кэрол. Я не знал. Я правда не знал. Если бы я знал, я ни за что не женился бы на тебе.

— Знал — что? Что ты клон Хэнли?

Ее глаза смотрели так нежно, с такой любовью, ее голос звучал так ласково и успокаивающе. Как может она оставаться такой спокойной?

— Клянусь, я не знал.

— Какая разница, знал ты или нет?

— Какая разница? Как ты можешь так говорить? Я — шутка природы. Результат научного эксперимента!

— Неправда! Ты — Джим Стивенс. Мужчина, за которого я вышла замуж. Мужчина, которого я люблю.

— Нет! Я частица Родерика Хэнли!

— Ты Джим Стивенс, близнец Хэнли.

— Хотел бы я им быть! Он взял от себя кусок, засунул его в эту шлюху и вырастил меня как какой-нибудь черенок одного из наших цветущих кустов. Знаешь, как это делается? Отрежешь, воткнешь в землю, как следует польешь, и получается новый куст.

— Не говори так!

— А может быть, я не черенок. Я скорее опухоль. Вот что я такое. Чертова опухоль!

— Прекрати! — вскричала она, впервые проявляя горячность. — Я не позволю тебе говорить о себе такое!

— А почему? Все другие будут так говорить!

— Нет, не будут! Я — единственная, кто знает твою тайну, и ничего подобного мне в голову не приходит.

— Но ты — другое дело.

— Вот именно. Потому что никто больше ничего не узнает, если ты сам не расскажешь. И даже если расскажешь, никто тебе не поверит.

Она произнесла это таким непререкаемым тоном, что Джим с некоторой опаской задал следующий вопрос.

— Записи! Где они?

— Там, где им место! В мусоре.

— Не может быть!

Он выскочил и бросился к входной двери.

— Не старайся, — услышал он слова Кэрол за своей спиной. — Грузовик приезжал в половине седьмого.

Внезапно его охватила злость. Больше чем злость. Ярость.

— Ты не имела никакого права! Никакого права, черт побери! Эти записи принадлежали мне!

— Не спорю, они принадлежали тебе, но тем не менее я их выбросила. Если они еще не попали в печь для сжигания мусора, то окажутся там очень скоро.

Она говорила так холодно, так невозмутимо, не испытывая никаких угрызений совести. Ее отношение к собственной выходке выводило его из себя.

— Как ты могла!

— Ты не оставил мне иного выбора, Джим. Ты позволил этим записям поедать тебя живьем. Поэтому я от них избавилась. Ты собирался дать им возможность погубить твою жизнь. А я не могла находиться рядом и смотреть на это. Но теперь дело сделано. Их нет, так что тебе остается примириться с тем, что ты узнал, прийти в себя и продолжать жить. Тебе придется признать, что ты почувствуешь облегчение, если этих записей не будет все время при тебе, если ты перестанешь непрестанно возвращаться к ним, выискивая какую-нибудь ошибку, доказывающую их несостоятельность.

Она была права. Холодная логика ее рассуждений делала свое дело, она смягчала его гнев, но не избавляла от него. В конце концов, это были его записи. Его наследство.

— Ладно, — сказал он. — Их нет… Ладно… ладно.

Повторяя это слово, он ходил по кухне небольшими кругами. Его чувства приводили в беспорядок его мысли. Он не мог отделить их друг от друга. Он был уверен, что, если бы речь шла о чужой проблеме, он оставался бы спокойным, хладнокровным и здравомыслящим.

Но речь шла о нем самом!

— Я сделала это ради тебя, Джим, — сказала Кэрол.

Он посмотрел ей в глаза и увидел в них любовь.

— Я знаю, Кэрол, знаю. — Но что он в действительности знал? В чем он мог быть теперь уверен? — Мне… мне нужно во всем разобраться. Это не займет много времени. Я должен пройтись.

— Не собираешься ли ты опять побывать в этом особняке?

— Нет, просто пройдусь. Я даже не выйду из дворика… Я не собираюсь никуда сбегать. Я просто должен побыть один. Недолго. Я просто…

Он открыл дверь кухни и вышел в задний дворик. Снаружи было холодно, но он этого почти не замечал. Кроме того, он не мог заставить себя вернуться в дом за курткой. Пока не мог. Проходя вдоль боковой стены дома, он заметил, что крышка люка водопроводного колодца сдвинута. Он поставил ее на место и продолжал свой путь.

Когда дверь закрылась, Кэрол облокотилась о плиту, стараясь удержать слезы. Никогда в жизни ей еще не приходилось вести такой тяжелый разговор.

Но он принесет результаты. Иначе быть не может!

Прошлой ночью она не спала ни минуты. Час за часом лежала и думала, как ей поступить. Рыдая, просить у него прощения за то, что она выбросила записи, и тысячу раз обещать, что она искупит свою вину? Или ей нужно лишь извиниться, признать, что она не права, и предоставить ему самому справиться с тем, что на него обрушилось? Так сказать, бросить мяч на его сторону корта?

Сердце подсказывало ей легкий путь, толкало броситься к люку и принести обратно эти проклятые записи. Она не хотела ссоры, которой конечно же не миновать утром. Но ей придется пойти на это. Дело было слишком важным, чтобы отступать.

Она выбрала второе. И все прошло нелегко. Боль и укор, которые она прочитала в его глазах, требовали от нее всей силы воли, чтобы не сказать ему, где спрятаны записи. Но она справилась, не поддалась искушению обнять его, приласкать и прошептать, что все будет хорошо. Вместо этого она толкала его, всячески побуждала снова стать хозяином своей жизни.

Добьется ли она этого? Она надеялась, что добьется. Надеялась, что сделала правильный выбор.

Впившись в ладони ногтями, Кэрол сидела в гостиной в напряженном ожидании, когда раздался звук открываемой задней двери. Это был Джим. Он вышел из кухни и стоял в гостиной, оглядывая комнату, но избегая смотреть на Кэрол. Наконец, засунув руки в карманы джинсов, он подошел к месту, где она сидела, и опустился рядом на кушетку. Она обратила внимание на то, что он не брит. Какое-то время он молчал, глядя прямо перед собой.

Кэрол смотрела на его измученное лицо, ей ужасно хотелось дотронуться до него, обнять. Но она сдерживала себя, ожидая, чтобы он сделал первый шаг.

Наконец, когда напряжение достигло такой степени, что она готова была закричать, он заговорил.

— Тебе не следовало выбрасывать эти записи, — сказал он, все еще уставившись в одну точку.