Виктория Борисова - Ожидайте перемен к лучшему

Она прошла через длинный светлый коридор. Перед дверью в кабинет никого не было, и Кира немного воспрянула духом. По крайней мере, ждать не придется!

– Можно? Я записана на 14.30!

– Да, пожалуйста!

Но тут ее ждал неприятный сюрприз – вместо Ольги Сергеевны за столом сидела какая-то совсем молодая девица. Вид у нее был совершенно несерьезный, кукольный какой-то. Ямочки на щеках, маленькие пухлые руки, из-под белой шапочки вьются золотистые кудряшки… Девушка что-то записывала в медицинской карте, и выражение лица у нее было совсем как у девочки-отличницы, корпящей над домашним заданием.

Кира стояла на пороге и раздумывала – может, лучше в другой раз прийти?

– А где Ольга Сергеевна? – осторожно спросила она.

Девица наконец оторвалась от своей писанины и посмотрела на нее. Глаза были фарфорово-голубые, словно бусины.

– На пенсию ушла! – бодро ответствовала она. – Проходите, присаживайтесь!

Ну, не везет так не везет! Кира опустилась на жесткий пластиковый стул, досадуя, что оказалась в такой дурацкой ситуации. Ну почему в регистратуре ее не предупредили, что Ольга Сергеевна уходит?

На неизбежные вопросы она отвечала механически, не слыша собственного голоса. Потом девица попросила ее лечь на кушетку, намазала живот какой-то липкой вязкой жидкостью и принялась водить по телу ультразвуковым аппаратом, похожим не то на пылесос, не то на насадку к кухонному комбайну.

Это продолжалось довольно долго, и докторша так сосредоточенно смотрела в экран монитора, что Кире стало страшно.

– Это климакс?

Кира очень старалась, чтобы голос звучал спокойно. Да, конечно, возраст – штука неумолимая, а ей ведь уже сорок три, процесс угасания вполне естествен и закономерен… И все-таки было страшно. Приближение старости выглядело пугающим и отвратительным. Хотелось крикнуть: «Пожалуйста, не надо! Не сейчас!»

Появилась и другая мысль – совсем уж страшная, так что ладони вспотели и на виске забилась тонкая жилка, словно струна, пульсирующая болью, как бывало раньше. Ведь климакс – это еще полбеды! Вдруг там что-то похуже? Опухоль, например? Именно сейчас, когда она снова почувствовала себя живой… Это было бы совсем несправедливо! Теперь ведь она не одна… Ванечка, Игорь, даже собака Динка – как они смогут обойтись без нее?

– Это климакс, правда? – повторила она, чувствуя, как дрожит голос.

Кира ждала приговора, но на лице докторши вдруг появилась лукавая улыбка.

– Да уж, климакс… – протянула она. – Интересный у вас такой климакс, женщина! С ручками, с ножками… Ну что вы на меня так смотрите? Девочка! Примерно четвертый месяц. Скоро уже шевелиться начнет. Так что поздравляю вас, мамочка!

Теплой летней ночью лунный свет льется на землю, освещая ее холодным бело-синеватым сиянием. По траве низко стелются седые клочья тумана. Отблески играют на речной глади, и она сверкает, словно рыбья чешуя… Давно привычный, знакомый каждому простой среднерусский пейзаж с холмами, перелесками, полями кажется таинственным и непривычным, словно декорация к фантастическому фильму.

Далеко за Волгой, в уединенном месте неподалеку от живописнейших Жигулевских гор, стоит старинный двухэтажный дом с колоннами, окруженный высоким бетонным забором. Если подойти к воротам, можно прочитать вывеску «Психоневрологический интернат № 57». В народе это место называют «Даниловы поляны» и опасливо обходят стороной – психи тут неизлечимые, мало ли что им в голову придет…

Дом – бывшая усадьба помещика Урусова – сильно обветшал за долгие годы без ремонта и хозяйского пригляда. Желто-охристая краска на фасаде облупилась, зимой в щелях гуляет ветер, жалобно скрипят рассохшиеся рамы и полы. А уж что внутри – и не спрашивай… Некогда просторные барские покои кое-как приспособлены под палаты, разгорожены на тесные стойлица, штукатурка падает на голову, стены, выкрашенные в противный грязно-зеленый цвет, давно отсырели, и лишь кое-где сквозь убожество нет-нет да и проглянет что-нибудь из остатков былой роскоши – затейливый завиток лепнины пробьется сквозь слой известки на потолке, золотой накат искоркой сверкнет из-под слоя масляной краски или вдруг да обнаружатся под продранным линолеумом остатки дубового наборного паркета.

Сейчас здесь тихо. Кажется, весь дом погрузился в сон. Не спит лишь один из его обитателей.

Высокий, страшно худой мужчина с наголо обритой головой, одетый в драную больничную пижаму, болтающуюся на нем как на вешалке, стоит в коридоре у забранного решеткой окна, чуть приоткрытого по случаю теплой погоды, и жадно всматривается в ночную темноту, освещенную лунным сиянием. Отсвет падает на его лицо с запавшими щеками, бескровными губами, выступающими скулами и надбровными дугами, отражается в светло-серых, почти прозрачных глазах… Он стоит неподвижно, и кажется, что он пьет лунный свет, впитывает его каждой клеточкой тела. Так путник, измученный жаждой, припадает к источнику свежей воды – и блаженствует. Пусть впереди еще долгий путь, но сейчас – вот оно, счастье! Глоток свежего воздуха да лунный свет через решетку…

Привычные запахи лекарств, мочи, немытого тела, переваренной капусты с кухни, а главное, тот особенный, ни с чем не сравнимый запах горя, распада и безумия, который намертво въелся в стены скорбного дома, исчезают, уходят куда-то далеко-далеко, уступая место благоуханию нагретой солнцем земли, травы, цветов, разлитому в теплом воздухе.

А высоко-высоко над миром плывет луна… Если долго смотреть на нее, светящийся диск превращается в лицо прекрасной юной женщины с длинными черными волосами, летящими по ветру. Губы больного чуть шевелятся, словно он о чем-то разговаривает с ней.

– Больной! Эй, больной! Чего встал-то здесь?

Медсестра Клава – огромная, килограммов за сто, бабища – незаметно подошла сзади. При своем могучем сложении она обладает удивительной способностью подкрадываться тихо, неслышно, словно огромная сытая кошка на мягких лапах. Ее руки – такие круглые, такие сильные! – решительно сложены на груди, белая косынка низко повязана над бровями, и взгляд не предвещает ничего хорошего. В самом деле – непорядок! Нечего больному делать в коридоре после отбоя, а тут ночь-полночь, а они все шастают…

Бедный больной поспешно отвернулся от окна. Он выглядел смущенным, словно застигнутый за чем-то непристойным и недозволенным. В глазах плещется страх – сейчас скрутят, сделают укол, после которого в голове станет мутно и пыльно, словно в чулане, забитом всяким старым ненужным хламом, а потом так противно трясутся руки и ноги и боль скручивает все тело… Губы его раздвинулись в жалкой, заискивающей улыбке, обнажая почерневшие редкие зубы, он замычал, забормотал что-то неразборчивое, указывая рукой в противоположный конец длинного коридора.