Сергей Саканский - Мрачная игра. Исповедь Создателя

В семь утра я позвонил домой.

– Да, – ответила матушка на мой вопрос. – Заходил какой-то… Назвался твоим другом, товарищем по несчастью. Он был вчера утром, сразу после твоего звонка.

– И ты дала ему мой ялтинский адрес.

– Разумеется, нет. Что я – сумасшедшая? Я никогда не видела этого человека, и понятия не имею, кто он такой.

– Как он выглядел?

– Высокий, светлый, волосы до плеч. Прямо-таки альбинос. Я еще подумала, откуда у твоего товарища по несчастью могут быть таки длинные волосы… Как тебе отдыхается, сынок?

– Все замечательно, мама. Только вот альбинос меня чуть не ухлопал, забрызгав дамскими мозгами мою девичью постель, – мысленно ответил я и вслух наплел что-то идиллическое, с адамовым яблоком.

Ситуация была кристально ясна. Раскрытая телефонная книга, куда мать записала мой адрес, лежала на тумбочке в коридоре. Народный переулок, мама. Оставалось только смазать оружие и сесть в самолет. Есть много способов запрятать массу металла от таможенных рентгеновских лучей…

Выйдя на улицу, я почувствовал себя так, будто бы редкие утренние прохожие, спешившие на работу, вдруг замерли, повернулись ко мне задом и, хлопнув в ладоши, одновременно пернули.

Я пошел в кино на утренний сеанс. Действительность продолжала свою игру: в отвратительном американском триллере тоже был эпизод с выстрелом через окно. Я ушел, не досмотрев…

Размышляя о том, чем занимаются трупные курочки с рассвета до вечера, я шел по набережной и вдруг – увидел его.

Это был он, альбинос из сна, мой Белый Человек. Его волосы развевались на ветру. Он шел, на голову над вольвоксом возвышаясь, его бледное лицо с глазами, устремленными вдаль, напоминало театральную маску. Это была сильная, прямая, хорошо развитая рептилия, с длинными конечностями и маленькой головой на гибкой шее. Она была одета в долгополый плащ белой кожи, белые расклешенные брюки и белые ботинки.

Лицо было бесполым: оно в равной степени могло принадлежать как мужчине, так и женщине. Я подумал, что справиться с этим существом будет нелегко.

Я пошел за ним. У квасного киоска оно остановилось и выхлебало две пол-литровые кружки. Затем, громко рыгнув на всю улицу, двинулось вверх по Морской и скрылось за дверью адресного стола.

Я ждал, прячась за стволами альбиции. Через несколько минут Белый Человек вышел. Лицо его было кислым, словно он на ходу вляпался в паутину и вдобавок проглотил паука. Отведя голову назад, большим пальцем он зажал ноздрю и шумно высморкался. Сопля, вихляя, отлетела на несколько метров в сторону. Затем, перенеся упор на другую ногу, он выпустил еще одну длинную параболу над мирной улицей, вытер пальцы о листья плюща и, не замечая ворчания прохожих, поднялся на Кирова, где тотчас поймал машину и исчез.

Постояв несколько минут с протянутой рукой, словно уродливая статуя, я понял, что преследование бесполезно, и дал отбой остановившемуся, наконец, такси.

Весь день мне было нечего делать. Проститутки отдыхали, нежась в теплых постелях, принимали хвойные ванны, ближе к вечеру – завтракали. Я знал, что рано или поздно найду ее в этом маленьком городе.

Я зашел в галерею Айвазовского и долго бродил по пустым залам, рассматривая марины. Почти все были на месте, кроме нескольких, которые отнесли на реставрацию или продали. Это было чистое место, какой-то отстойник действительности: масляное солнце на полотнах, остановленный кистью блеск волны… С таким же успехом я мог бы забрести прямо с ялтинской улицы в Эрмитаж или Лувр: этот маленький сюрприз реальности поначалу мне понравился, но со временем я стал испытывать беспокойство: что-то было не так… Боже, что если не галерея переместилась из Феодосии в Ялту, а я, переступив ее порог, шагнул из Ялты в Феодосию? И теперь мне надо преодолеть более двухсот километров, вернуться в Ялту, которая уже разваливается, деформируется, течет на глазах… Я побежал, на ходу сбрасывая бахилы, пытаясь разглядеть что-нибудь за окнами. Уже на улице мне удалось отдышаться и успокоиться: Ялта.

Присмотревшись к афише, я понял, что кто-то со мной пошутил: Феодосийская Картинная Галерея действительно гастролировала в Ялте – официально, с 1 февраля, и все это было настоящим.

Но шутка оказалась странной: по воспоминаниям десятилетней давности я смутно узнавал здание – галерея гастролировала здесь вместе со своими стенами.

Мне вовсе не хотелось смеяться, мне самому хотелось шутить.

В магазине «Спорт» я купил небольшой охотничий топорик. Найдя мастерскую металлоремонта, я попросил хорошо заточить его, затем, устроившись в сквере, принялся за дело. Распоров подкладку сумки, я выделил фрагмент ткани вершков восемь длиной. Сложив ее вчетверо, я бегло прошил ее нитью, так что получилась петля, куда свободно входило лезвие топора. Саму петлю я крепко-накрепко прикрепил к пиджаку, под левую мышку изнутри. Вооруженный таким образом, я почувствовал себя способным сразиться с рептилией, когда придет ее час.

Где-то около пяти, едва солнце мигнуло в последний раз из-за гор, я вдруг остановился у ствола пальмы… Это было немыслимо. Я вспомнил, что произошло со мной ночью: «Я засунул мизинец в свежее пулевое отверстие во лбу, это получилось с трудом, я чуть не порезал подушечку пальца о край…» Я вдруг ясно понял, что этого не могло быть. Этого не могло быть, как не могло быть той песни… Я не мог засунуть палец в свежее пулевое отверстие во лбу трупа, а затем облизать его. Этого не было. Этого не могло быть. Видимый мир наполовину состоит из галлюцинаций. Fifty-fifty – надо лишь научиться отличать одно от другого…

План моих действий был прост и изящен. Уже не один, а два человека в этом городе интересовали меня.

С наступлением темноты улица оживилась. Эти острые, всегда уводящие в область фантазий ялтинские фонари, эта листва, колышущаяся в их ирреальном свете… Я сам был призраком, тенью, не имеющей ног, низко скользящей над тротуаром.

Ты так и будешь шататься по прекраснейшему из городов – от вечера к вечеру, из притона в притон – пока тебя не задержат по подозрению в убийстве женщины по имени Эмма, и ты снова попадешь в зону, и теперь уже – навсегда.

Меня привлекло к «Ореанде», где красные тормозные огни автомобилей, казалось, издавали низкие утробные звуки. Я остановился у ларька и выпил большую рюмку коньяку. Терпкая таинственная влага пронзила, оглушила меня, все перед моими глазами дрогнуло, смазалось в очертаниях, вдруг кто-то хлопнул меня по плечу, я резко обернулся – птица. Черная траурная птица, скребя перьями горячий воздух, выполнила короткий вираж за моей спиной и, мелькнув выше, на фоне лунного диска, исчезла. Я облокотился на перила, размял сигарету, закурил и – на исходе третье затяжки – увидел Марину.