Сергей Саканский - Мрачная игра. Исповедь Создателя

– Он что – был идиотом? Почему не держать деньги в банке?

– О, он сам был себе банком! Он постоянно менял рубли на деньги, деньги на рубли, и наше благосостояние росло. Особенно последняя сделка, черный вторник, когда доллар подскочил на восемьсот тридцать четыре пункта за один день…

– Шеф тоже был переодетой женщиной?

– Нет! Это был пожилой, уважаемый человек. Он был комбайном: трахал все, что движется, даже своего шварценеггера, то есть, я оговорилась, я хотела сказать – ризеншнауцера… Он думал, что я мужчина, и трахал меня в жопу…

– Короче, сука! – закричал я, надавив лезвием на горло рептилии. – Что там произошло на даче, как она сгорела?

– Вот я и говорю… У нас кончилась шняга, и надвигалась ломка, правда, оставалось немного очень крепкой травы, просто урагана, но это рискованный выход из ломки, да и чувство может усилиться, ведь трава, она как бы меняет отражения, она…

– Вернись к пожару, тварь. Я хорошо знаю, что делает трава.

– В окрестностях не было такого бензина, специального, для иномарок. Я поехал в Москву – за бензином и прочим. Взял канистру бензина, колес, морфия, одноразовых баянов, кондомов, деликатесов… О, не бей меня! А когда вернулся, вместо дачи были дымящиеся развалины, руины, дека рояля, на котором я так любила играть, тускло, медно блестела в лучах восходящего солнца, кругом шныряли менты… Мы сначала тоже думали, что с кейсом смоталась Ника, и не могли найти никаких ее следов, пока не появился ты, и я не понял, что во всем виновата Лиля, то есть, Марина, ведь не стал бы ты, как дурак, искать какую-то Нику…

– Так, – сказал я. – Где ты научилась стрелять?

– Я посещала специальные курсы, дорого. С тех пор, как я стала мужчиной, я начала во всем вести мужской образ жизни: научилась водить машину, драться, гарцевать… Не убивай меня!

– Никто не собирается тебя убивать. Слушай, животное! Это ты в тот день стреляло на даче в мишень?

– Да. Я очень хорошо…

– Откуда тебе известна фигура Ориона?

– Ор… Кого? Я ничего не знаю. Это Маринка нарисовала на мишени точки, губной помадой, на спор: чья сейчас очередь трахаться с шефом. Ну, я и прострелил все эти точки.

– Ну и что? Кто выиграл спор?

– Я, конечно. Потому что точно попал в каждую точку.

– В чем была суть спора, уродина?

– Идти трахаться с шефом.

– Я уже слышал, дура! Победитель шел или же не шел к шефу?

– Конечно же, не шел! Пошла Марина…

Сжав зубы до скрипа, я сделал длинный, нечеловеческий жест правой рукой. Голова существа, ровно срезанная, с глухим стуком упала на пол, катнулась и замерла, уставившись на меня остекленевшими глазами кролика, бормоча бессвязные слова. Обезглавленное тело, став невероятно сильным, вырвалось из моих рук и пустилось в какой-то бешеный куриный танец, изрыгая в потолок потоки крови и рвоты. В отчаянном, также рефлекторном прыжке, я бросился под кровать и чудом остался чист – ни одна капля не задела меня.

Выйдя на улицу, я заметил невдалеке салатовую «Волгу». Кукла стояла, ежась от ночного холода, у заднего бампера, высокомерно игнорируя таксиста, который пытался с ней пошутить.

Я приблизился, скрываясь в тени кустов лавровишни, и сладким Осиным шепотом позвал:

– Подойди ко мне, Норочка.

– Одну минуту, – бросила она шоферу через плечо и двинулась в мою сторону, в то время как я, шелестя и пятясь, отошел за угол дома.

– Ося, ты чего? – трусливо спросила кукла. – Ты позаботился о нашем друге?

– Позаботился, – сказал я.

Одной рукой я взял куклу за шею, другой – за то место, которое больше всего нравилось в ней мужчинам, и резким, точно рассчитанным движением сломал. Несколько секунд кукла еще возилась, белея на земле, из ее ротового отверстия выплескивались какие-то тихие звуки.

И в этот момент ужас охватил меня. Что я наделал… Ведь только что эти трупы, пока они еще могли говорить… Я не знал адреса Марины, и теперь уже никто не мог сказать его мне! Я сошел с ума. Мне надо было сначала узнать адрес.

Голова была словно в тумане, я туго соображал и, наверное, минуты две тупо стоял над куклой, навсегда скрывшей свою глухую тайну, пока не услышал короткий нетерпеливый сигнал… О! Ведь когда Нора ловила такси, не могла же она не назвать места, куда они отправлялись, пристрелив меня?

Я поправил свой галстук, бодро прошел несколько шагов и, как ни в чем не бывало, сел в машину, захлопнув дверь.

– Поехали, – распорядился я.

– Куда? – спросил шофер, и мне стало холодно.

– Туда, куда сказала моя подружка.

– Но она ничего не сказала – сказала: подожди, сейчас поедем.

Я чуть было не взвыл. «Шошолясесся!» – вот все, что я мог разобрать, случайно подслушав ее шепот.

– Шошолясесся, – беспомощно произнес я.

Таксист без удивления посмотрел на меня.

– Что? Гоголя-десять?

И мы помчались. Я был на грани отчаяния, но ночные огни возбуждали меня, как всегда возбуждает густой, пьянящий воздух воли. Мы летели по темным пустым улицам, и крупные листья веерных пальм скользили по ветровому стеклу, как бы пытаясь остановить меня раскрытыми ладонями.

У ворот дома номер десять по улице Гоголя я увидел припаркованную иномарку, ту самую, что увезла Марину. Я вошел, пинком распахнув дверь, скорее, даже – ворвался, как Зог, с пистолетом на изготовку, однако, сразу стало ясно, что оружие здесь не понадобится.

Продув дуло Осиного ствола, я спрятал его обратно в кобуру. Плачевная картина предстала перед моими глазами.

В просторной комнате находилось трое мертвецки пьяных мужчин. Один лежал на софе, свесив руку до пола, другой спал, уронив голову на стол. Третий сидел напротив него и тупо смотрел перед собой. В воздухе стоял густой смрад: крутой замес пота и табака, перегара и кишечных газов. Марины в комнате не было.

– Что, жопа! – строго сказал я. – Напердела?

– Э-э-э… – протянуло неспящее существо.

– Где женщина? – взял я его за шиворот.

– Там… Ушла… – из его поганого рта полилась блевотина, запах был мне как-то странно знакомым, я не мог понять, что он мне напоминал, но в мозгу отложилась маленькая засечка…

Я вошел в следующую комнату, поменьше, и все стало ясно с первого взгляда. Раскрытые дверцы пустого шкафа, на кровати – скомканные белые чулки, на полу – куски оберточной бумаги, порванная газета: переговоры в Барнауле, Корея отвечает ядерным ударом… – сумасшедший, на дубовый пол поверженный мир… Я взял ее тонкий, почти невесомый кружевной чулок, сжал в горсти и сильно вдохнул его запах. Это был безликий, перепрелый запах уличной девки.

Вдруг какой-то клочок на столе привлек мое внимание. Я подошел. Это была записка. Несомненно, ее, хорошо знакомой мне рукой, там было начертано то, что не имело ко мне никакого отношения.