Владимир Даль - Упырь: Страшные легенды, предания и сказки

— Вот вам конь верный, — сказал он, — садитесь и ступайте. Зая-Туляк! не забывай, если можешь, что ты отныне сам себе судья, а дочь моя твоя покорная рабыня. Дарю тебе обзаведение, на початок хозяйства небольшое приданое; когда выплывешь из нашего озера, то скачи без оглядки прямо на Балкан и не оглядывайся, доколе не будешь на Балкане, хотя бы за тобою небо треснуло и земля рассыпалась. Зятю должно довольствоваться тем, что от тестя получит, а преждевременное любопытство ему не идет.

Зая-Туляк подошел к коню, русалка подала ему стремя, он сел, взял ее на колена и помчался. Зеленая вода вскипела белым ключом под копытами доброго коня, и, выбравшись на отлогий берег, пустился он стрелой к востоку на Балкан. Зая-Туляк услышал за собою ржание, топот и страшный шум и плеск в волнах, — он невольно оглянулся и только успел увидеть, что из озера выплывает следом за жеребцом его целый табун отличных коней. Но за Туляком последовали те только лошади, которые были уже на берегу; все те, которые еще только было выплывали, потонули снова и исчезли в ту минуту, когда Зая-Туляк оглянулся. От этих-то лошадей, подарка ачулынского падишаха, произошла порода лучших димских башкирских коней. Ныне порода эта перевелась и переродилась, ныне лошади хотят корму и с трудом перемогаются зиму на тебеневке да на канзе, на рубленых древесных сучьях; древняя порода, которою славились димские башкиры, со времени Зая-Туляка была сыта с одного гону, а корму не спрашивала.

Молодой князь с русалкою поселились на Карагаче, где князь нашел и покинутого коня своего, и жили они несколько времени спокойно. В одно утро русалка, скупавшись в озере и расчесав долгую косу свою, подымалась на гору, как услышала со стороны Димы глухой конский топот и завидела пыль. Чуткое сердце ее не обмануло, она прибежала в слезах к Зая-Туляку и сказала: «Отец твой шлет за тобою погоню!» Туляк думал было противиться силою, потом хотел бежать, но она умоляла его остаться, не противиться воле отцовской, следовать за посланными, не говорить никому о тайной любви своей и воротиться на Карагач, когда и как будет можно. «Бежать тебе некуда, — говорила она, — прошлого не воротишь, на дне озера со мною уже по-прежнему жить не можешь — это миновалось, как сон!»

Самар-хан, услышав от воротившихся вельмож, что сын его бежал — о причине этого побега придворные благоразумно умолчали, — послал сорок тысяч войска искать сына по целому свету. Войско это приближалось теперь и уже открыло следы нового жилья молодого князя; Зая-Туляка взяли и повезли к отцу, а русалка, выждав на мысу Большой Нра приближение посланных, кинулась с крутого берега и исчезла.

Когда до хана дошла весть, что сын его найден, то он, сомневаясь в любви его и приверженности, вздумал его испытать. Для этого Самар-хан посадил в кибитке своей одного из подданных в великолепной одежде на престол, а сам в простом синем чапане стал у дверей перед входом. Зая-Туляк, проходя мимо, узнал отца, но вошел в кибитку, где, как говорили ему, восседает хан, поклонился мнимому властелину и сказал: «Как изменчивы времена! Прежний хан стоит у порога, а бывший раб сидит на престоле!» Самар-хан, разгневанный равнодушием и холодностию сына, велел на месте выколоть ему глаза и отвести снова на Карагач, но вещий дух русалки парил над несчастным своим любимцем; палачи Самар-хана не успели еще приступить к сыноубийству, как совершилось чудо: Зая-Туляк в горести своей закрыл лицо руками, и глазное яблоко выкатилось из обоих глаз целиком к нему в руки. «Бог отомстил за меня», — сказал Самар-хан. Палачам не надо было трудиться, и ослепленный сын царский был отвезен и брошен на произвол судьбы на угорье Карагача.

Верная русалка, разметав шелковую косу, которую не чесала со дня отбытия любимца своего, стерегла уже и ожидала друга; она коснулась устами очей Зая-Туляка, дохнула на них, и они снова ожили и заиграли по-прежнему в обеих ямках.

Лишь только Зая-Туляк прозрел, как стал он снова скучать бездействием своим и одиночеством. «Пойдем жить на Балкан, — сказал он своей русалке, — с Балкана видно далече во все стороны: мы будем знать и видеть, где что делается, и это будет жилье, приличное ханскому наследнику! Карагач-гора для меня место низкое».

Русалка заплакала, только молчаливой лунной ночи поверила она одинокую грусть свою, вышла на тихое озеро, любовалась серебряным его отливом, села на берег, на крутой мыс, и тихо запела:

«Не лепите, пчелки, сот своих в диком бору: медведь придет и выдерет, а вам покинет дупло; не носите, русалочки, тихое блаженство свое в люди: люди попрут его ногами, а корысти им с него будет мало.

Оглядывается красное солнышко с заката на восход прошлый, да не воротится; не видать вечерней заре зорюшки утренней! Оглядывайтесь, сестрицы, на свою зорюшку утренню, да не воротить вам ее, не любоваться ею вдругожды!

А дважды василек в землю ложится: из земли вышел и в землю падет прах его. И ты не лучше василька небоцветного: не выходить было на свет, а вышла, так набедуешься, поколе не преклонишь головку к лону родной матери!

Желна черная и белая лебедка в отлет летят, а теплынь придет, опять домой к родному гнезду тянутся; а мне, сиротке от живого отца, мне до веку не видать струи твои, Ачулы-куль родимый, серебристый мой!

„Прости“, — сказал мотылек родимому стебельку, родному зеленому лугу, когда пришла пора, что подул ветр полунощный, заволок заповедные луга сизым инеем, зазнобило мотыльку летки и щупальце; „Прости“, — говорит свободнорожденная дочь Ачулы-куля родному озеру, Карагачу лесистому, Ташбуруну каменному, Тирен-колу холмистому; „Прости“, — говорит она родным берегам, колыбели своей, Ачулы-озеру!»

Так русалочка поплакала одна над родным озером своим, а Зая-Туляку она улыбалась. Они перекочевали на Балкан; но едва успели они там поселиться, как русалочка на рассвете снова послышала чутким ухом своим топот конский, завидела отдаленную пыль. Она прибежала к князю своему и молвила: «О, Зая-Туляк! было время, когда я, послышав шум и топот, спешила схорониться в волнах Ачулы-куля и в объятиях верной стихии находила спасение; теперь ты щит и защита моя, и я надеюсь только на грудь твою! Но, Зая-Туляк, ты меня не спасешь на этот раз, а кроме тебя, у меня защиты нет! Слушай, князь мой! за тобою опять идут; повинуйся и иди, искушение чересчур велико, ты не устоишь, и я тебя держать не хочу! Но, Зая-Туляк, помни последние слова мои: сорок дней и сорок ночей я буду сидеть здесь, на Балкане, и буду по тебе плакать; если ты не воротишься через сорок дней и сорок ночей, тогда ты найдешь меня, как находят алый цвет на зеленом лугу, по которому прошло войско отца твоего, Самар-хана, а растоптанный цветок не оживает — это помни!»