Владимир Даль - Упырь: Страшные легенды, предания и сказки

Нынешние башкирские песни состоят из отрывистых четырехстиший, в которых обыкновенно два первые стиха заключают в себе картину, басню, притчу, а два последние применение, сравнение с сущностию. Но есть несколько старинных батырских песен, есть и сказки, предания, которые так между собою перемешаны, что дееписание и баснословие смотаны всегда на один общий клубок. Напевы тоскливы, унылы, протяжны и дики, но приятны и певучи. Курай или чибызга, дуда или сопелка, издающая приятные сурдинные звуки, держится строго, нота в ноту, голоса песенника; вторы у них нет вовсе, голоса довольно чисты и звучны, но тонки или высоки и очень не обширны. Если же песенники умолкают, то к чибызгам пристают нередко певчие особого рода; они поют, как говорится здесь, горлом . Это в самом деле вещь замечательная: набирая в легкие как можно более воздуха, певчий этот гонит усильно, не переводя духа, воздух сквозь дыхательное горло и скважину его, или горловинку, и вы слышите чистый, ясный, звонкий свист с трелями и перекатами, как от стеклянного колокольчика, только гораздо протяжнее. Это не иное что, как свист дыхательным горлом — явление физиологически замечательное, тем более что грудной голос вторит этому свисту в то же время глухим, но довольно внятным однообразным басом. Сильная натуга видна в это время на лице песенника: оно вздувается, краснеет, глаза наливаются кровью.

Башкир на себя работает неохотно, только по нужде; его дело разъезжать с нагайкой и сибирской винтовкой по горам, сунув за щеку вместо жвачки кусочек рубленого свинца, из которого зубами округляет запасную пульку; его дело пить кумыс, есть вкусную и жирную кобылятину или баранину, любуясь табунком лошадок своих; валяться, отдыхать, петь вполголоса песенку или слушать вечерком при огне чибызгу или рассказчика и вспоминать прошлое богатырское время, былое и небывалое. Южные башкиры воинственны и ждут, как ворон крови, вызова охотников для поиска в степь на заклятых врагов своих, на кайсаков; северные, частию уже перемешанные с мещеряками, к оружию непривычны.

Сядем и мы на широкую кошму, около пылающей огромной сосны, стонавшей столько раз от бурного порыва ветров и отстонавшей ныне в последний раз под ударами небольшой башкирской секиры; закройте перед собою рукою яркое полымя и глядите на бездну искр, которые змейками взмывают скорее самой мысли, реют по синему мраку туда и сюда и гаснут; ветер уносит пепел их, развевает дым, и высокая сосна в глазах ваших отжила, истлела, обратилась в прах — уже не существует! И Зая-туляк был, и он разрушен стихиями, и нет уже следа плоти его и самого праха; осталось одно только славное имя его да память по нем в сказках.

В двенадцатом башкирском кантоне есть место в 1800 квадратных верст, где нет ни одного русского, ни татарина, ни мещеряка, ни чувашина, ни мордвина, ни вотяка, ни тептеря, ни черемисина, нет вовсе этих так называемых припущенников и переселенцев, которые обще с нашими заводчиками переполосовали и испятнали уже почти всю Башкирь, тягаются лет по тридцати и более с родовыми жителями, владеющими землями на вотчинном праве, и частию уже оттягали сотни тысяч десятин богатейших в мире земель, расквитавшись с вотчинниками-башкирами или десятилетнею давностию владения, или полюбовною сделкою, тремя головами сахару, фунтом чаю или словесным обещанием не припускать никого более на их земли; земля эта, о которой говорю, лежит в Белебеевском уезде и принадлежит четырем родам или волостям, известным под общим названием демских башкир, по реке Деме или, вернее, Диме. Здесь есть степи, луга, речки, озера, горы и леса. Демские башкиры еще кочуют и даже держат верблюдов, старина ими еще не совсем забыта.

Тут-то, неподалеку заводов: Усть-Ивановского, в тридцати от него верстах, и бывшего Курганского, где остались ныне только три избушки на Сырте, разделяющем долины Димы и Большого Ика, лежит озеро Ачулы, или, как башкиры, не выговаривающие буквы ч, его называют, Ассулы. Северные берега его возвышаются исподволь довольно ровною степью; у восточной их оконечности выступает мыс Малый Нра; западные берега состоят из возвышающихся постепенно, к вершинам речки Чермасана, гор; они кажут нам с озера хороший вид: они идут, постепенно возвышаясь, уступами; северная их половина, прилегающая к степи, гола; южная образует одеждою своею переход к соседнему Усенскому лесу. Здесь видите вы, начиная от севера, горы: Бурлытау, Бика-тюбе, Караул-тау, Кучлар-коро, Келим-бет, Угуз-кул, Тирен-кул, Таш-бурун и Карагач. Северные горы, прилегающие к степи, круты, поросли одним ковылем и выказывают расчесанные буйным ветром округлые к озеру и нагие вершины свои, словно седые полуплешивые головы отживших старичков; Бурлы-тау упирается в озеро красною глинистою пятою своею, мысом Зур-Нра; Тирен-кул спускается волнистыми уступами, которые близ озера называются Искиз-Ма; наконец, Карагач, у которого за плечами огромный Усен-Ивановский лес, раскинул перед озером Ачулы волнистую, уступистую грудь свою и вынес еще на себе на окраине каждого уступа лесистую опушку. Карагач на северо-западе подает руку Угуз-кулу, и у них из-под мышек вытекает речка Курьятмас. С хребта Карагача видны лесистые Чармасанские горы на юго-западе. На юге и на востоке озера вы опять видите одну волнистую степь, а в полуверсте от озера — уступ или увал. Юго-восточный берег — солонец, весною топкий, летом сухой. Таким образом, озеро образует продолговатую водную плоскость, длиною в семь, шириною в пять верст, с двумя перехватами, от мысов Большого и Малого Нра. Глубина озера до десяти сажен. На севере неподалеку аул или зимовка Чапай, на юге Варангул и Курьятмас, а вокруг — кочевки аулов Кидряч, Баран-гил и Мекеш. На юго-западе, в березовом и липовом лесу, Усен-Ивановский завод; на реке Усене есть и сосновый лес, единственный во всей окружности.

С рассветом в летний день густые туманы встают с Ачулы-куля, с озера, и тянутся столбом, перегнувшись коромыслом на призыв к Усен-Ивановскому лесу, и лес походит издали на огромное дымовье, из которого синий дым тянется, перегнувшись и постепенно расстилаясь к далекому озеру; около полудня Усенский лес убрался и управился с прическою своею, оделся облаками или тучами, но незваный гость и закоснелый враг всякой прически горный ветер растрепал уже снова буйную голову Усеня, разогнал волны кудрей его во все четыре стороны, а тучки быстро несутся по ветру, чтобы к ночи снова пасть туманом на дремлющее озеро.

Но глубина и самые берега озера Ассулы непостоянны; не потому, чтобы внешние притоки его изменяли, не потому, чтобы наносные пески, которых здесь нет, его засыпали, а просто потому, что в озере этом жила когда-то прихотливая ундина, баловливая русалочка, которая хозяйничала здесь по произволу, а теперь живет еще вечною жизнию отец ее — падишах духов водяных и подводных. Он добр, но угрюм и суров: он не играет и не шалит, но он, негодуя на злые дела, на помышления людские и предвидя в прозрачном царстве своем всякую беду как следствие дел и замыслов наших, вздымает подвластную ему стихию, разливает ее через край и грозит затопить окрестности; потом он стихает, щадит неразумных, озеро вступает в лоно свое и стоит спокойно в берегах, доколе новое событие не встревожит падишаха, и старик снова в негодовании своем потрясает косматою головою.