Артемий Ульянов - Останкино. Зона проклятых

— К парнишки. Я патом ни видель, она за палатку зашла.

— За палаткой кусты, так?

— Да, кусти. Ат них слева забор белий.

— Что дальше было?

— Мне чилавек пазваниль, сказаль, чтоб я ехаль в Мидведкава, там чтоб таргаваль. Я сталь палатьку сабирать, тавар грузить.

— Сколько собирал?

— Минуть двадцать где-та, точна ни знаю.

— Их больше не видел?

— Нэт, не видель. Тачка работать, кагда я уехаль. Я тибе сваим родам клянусь, что все так било.

— Получается, что пойти они могли или на заправку, или в кусты, или забор перелезать, — мрачно сказал гость.

— Чесна, я ни думать, куда ани пашли. Я прадаль и забыль, клянусь. Э, брат, вспомниль. Она ищо мне сказала, кагда амывальку брала… сичаз, пагади.

— Что она тебе сказала, Рустам?

— Слова такое, как бальшой спасиба, но ни так… А, вот… благадарю, гаварит.

— На этом все?

— Да, клянусь претками.

— Ладно, джигит. С этим закончили. Теперь о другом. Ты в девятосто девятом во Владикавказе украл детей у семьи. Взрослых детей, брата и сестру. Помнишь?

— Дурак бил, сам сибэ ни пращу!

— Две недели вы их держали в какой-то дыре. Деньги требовали. Осетинский спецназ их нашел. Сестра инвалидом стала, а брату вы пальцы отрубили. У обоих шок, нарушение речи.

— Я толька украль, а диржал другой, он скатина, садист сраний. Скажу честна, я винават.

— Так вот… Старший брат тех детей — твой кровник. Так?

— Да, кровьник.

— А с тобой Зелимхан Магомедов в деле был?

— Да, бил. Я его знат ни знаю, с тих пор не видэль.

— И Алхаз Караев тоже с вами был?

— Эта он диржаль их, и бабки прасиль, скатина грязная!

— Ага, понятно. А навел на семью ты. Твоя была затея. Так вот, джигит. Караева застрелили в его доме, в Воронежской области, три года назад. А Зелимхану отрезали хер и засунули в глотку. Он тоже помер, да не так легко. Было это совсем недавно, пару месяцев прошло. Остался ты совсем один, Рустамчик. А потому стрелять я в тебя не стану, — примирительно сказал гость, снимая жгут с ноги хозяина. — Не хочется приличным людям удовольствие портить. Ты им нужен живым и здоровым. Так что ты береги себя.

Отстегнув наручники, гость удалился. А хозяин так и остался сидеть на стуле, спиной к телевизору, который показывал долгожданный матч «Спартак» — «Алания».

Храм Тихвинской иконы Божией Матери утопал в свежей апрельской листве, возвышаясь своим изяществом над бренными окрестностями. Яркое теплое солнце питало его купола золотистым светом, который служил маяком для тех, кто нуждался в утешении и покаянии.

Заходя во двор храма, отец Алексий жаждал тишины и покоя. Тепло, исходящее от намоленных стен, дарило ему уверенность в своих силах, которая ему была так нужна для следующей встречи с рогатым.

Пройдя несколько метров по церковной земле, он вдруг услышал звук, чуждый этому месту, нечто такое, что не должно звучать в церковных приделах. Какофония визгливых злых голосов нарушала тончайшую гармонию, выстроенную молитвами, колокольным звоном и пением хора. Удивленно оглянувшись по сторонам, он обнаружил, что мерзкая акустическая волна пробивается сквозь стены небольшой дощатой постройки, притулившейся в углу двора. Подойдя к ней ближе, он увидел табличку, утверждающую, что в этом строении находится церковная община. Недоуменно пожав плечами, Алексий тихонько вошел внутрь, чуть пригнувшись в дверном проеме.

Внутри было людно. Активные прихожане, участвующие в жизни храма, толпились широким кругом, внутри которого бесчинствовала мерзкая склока. Был слышен голос обвиняющий и голос успокаивающий, который изредка пробивался сквозь ураганный поток негодования и угроз. Толпа нестройно вторила то одному из них, то другому, высказывая коллективное мнение, которое никому не принадлежит и за которое никто не отвечает. Со стороны это сильно напоминало ежегодное собрание собственников жилья, гаражного кооператива или другого мелкого муниципального образования. Картина была бы обычной в ЖЭКе или собесе, но на церковной земле она казалась дикой и неуместной, как если бы вопль пьяного забулдыги исходил от арфы.

С высоты своего богатырского роста монах видел стержень скандала. Он был женского пола, пронзительно и хрипловато визжащий, преклонных лет и крошечного роста. Напротив стоял пожилой седой дьякон, одетый для богослужения. Он выглядел крайне уставшим и равнодушным, а возражал тихо и монотонно, словно читал Псалтырь. Прислушавшись к визгливой полемике, отец Алексий прояснил для себя только позицию бабульки, потому как от дьяка доносились лишь отдельные слова, а иногда и их части.

— Вы что ж это думаете, что мы стадо бесправное?! А вот и выкусите! Мы часть Русской православной церкви. Мы те, для кого она существует. И мы знаем, как действовать! — верещала бабулька, совершая странные пассы руками. Казалось, она даже подпрыгивает от негодования.

— Знаем, да! Это наша церковь, мы сюда каждый день молитвы свои несем. И имеем право решать, какой ей быть. Думаете, нашли бабульку? Да я до Синода дойду. А потребуется — и до самого Патриарха всея Руси. Не позволю наплевать на волю прихожан. А то ишь, расселись в теплых местах! Вы у меня почуете, что может сделать старая женщина, если за ней дружный сплоченный коллектив.

«Дружный сплоченный коллектив? Во дает бабушка! Вот это термины!» — удивленно подумал Алексий, наблюдая за кипящей жизнью общины. И действительно, старая скандалистка изрядно джазовала, смешивая высокопарные обороты проповеди и штампы заседаний партактивов двадцатилетней давности.

— Настоятель нам не Господом дан, а епархией. А он нам не нужен, мы его не приемлем! Вы на нас внимание не обращаете? Так это ничего! Мы вам перевод в другой храм быстро организуем! Вылетите отсюда, как пробка из бутылки. Коллективное письмо у нас уже подписано, вот мы его в секретариат Синода да на срочное рассмотрение, чтоб вам неповадно было на прихожан своих плевать! На других плевать будете, если они вам позволят. А мы этого так не оставим. Не будет отец Андрей нашим настоятелем. Костьми лягу, а не будет! Помяните мое слово!

Выкрикнув последнюю фразу, словно высокую саксофонную ноту, пожилая импровизаторша внезапно смолкла, выбившись из сил. Да и дьякон не стал отвечать ей, видя свое бессилие перед праведным напором. Лишь члены общины тихонько шелестели коллективным шепотом, словно воспитанная публика, восторгающаяся мастерством исполнителя в перерывах между актами. Воспользовавшись нежданным антрактом, отец Алексий, возвышающийся над дружным православным коллективом, внятно и громко обратился к собравшимся:

— Братья и сестры! Сделайте милость, объясните монаху оптинскому, чем же вам так отец Андрей не угодил?