Фёдор Леонов - Секретный пианист

- Амор, Альфредо, Амор! - девушка показывает рукой на звезды. Наконец до меня доходит смысл ее болтовни.

Аллегра садится на песок, увлекает за собой меня и не дает опомниться. Прижимается ко мне всем телом, обнимает, целует в губы, в шею, в глаза. Я настолько отвык от женской ласки, что не сразу соображаю, что должен сделать. Девушка улыбается и не торопит. Смелею... Во мне просыпается давно и глубоко запрятанное, почти звериное желание обладать красивой женщиной…

...Возвращаюсь в барак лишь под утро. Друзья ничего не спрашивают, только загадочно улыбаются и тактично ждут, не поделюсь ли своими впечатлениями о прошедшей ночи.

Страстный «амор» с Аллегрой продолжается еще две недели. Этого срока хватает, чтобы скопить необходимую сумму для покупки билетов на поезд до Рима, а оттуда дальше, до Парижа.

Расстроенная девушка провожает меня до вагона. Пытаюсь объяснить ей по-русски:

- Аллегра, я не могу здесь больше оставаться, должен найти супругу и ребенка. Они живут в России, я ничего не знаю об их судьбе.

В ответ она плачет и твердит свое:

- Амор, Альфредо, Амор…

... Вот так, неожиданно, начинается и заканчивается последний роман в моей жизни.

Мы едем в вагонах самого дешевого класса. В Париже останавливаемся на квартире родственников одного из товарищей, затем находим фонд помощи белым офицерам и получаем небольшое денежное содержание.

Еще через три дня уже еду в Берлин и еще через день добираюсь до Кенигсберга.

Письмо родственникам из Джакарты так и не дошло.

Месяц я отдыхаю - сплю и без конца ем. Как кадровому военному, мне быстро удается найти место в Кенигсбергском гарнизоне.

Сняв небольшую квартиру, живу один, посылаю многочисленные письма жене и брату в Россию, но ответов так и не получаю. Больше не обращаю внимания на женщин. Всю оставшуюся жизнь тоскую по своей семье.

В моей квартире раздается телефонный звонок. Хватаю трубку. Вместо Сашиного голоса узнаю мамин, заплаканный.

- Приезжай, отец бушует. По телефону рассказывать не буду.

Ловлю машину и мчусь на другой конец города. Влетаю в квартиру и тут же, с порога, слышу слова рычащего от перевозбуждения отца:

- Твоя родная мать обманывала меня всю жизнь!

- Папа, давай спокойно рассказывай, мне волноваться нельзя.

- Пусть сама рассказывает! - продолжает рычать отец.

Мама садится на диван, я устраиваюсь рядом.

- Мои родственники из Германии нашли меня. Позвонил брат из Берлина.

- Какие родственники, какая Германия? О чем ты говоришь?

- Я не литовка, я чистокровная немка.

Обескуражено слушаю:

- Родилась я в Кенигсберге, в состоятельной семье. Мое настоящее имя Линда.

- Ли-и-нда?! Мама, как такое может быть!

- На этом свете все может быть, доченька. На самом деле я Линда фон Кройнц. Вернее, так меня звали до войны.

- Ничего себе! – только и нашлась, что сказать я.

- Мой отец - профессор, преподавал в университете естествознание. Девичья фамилия матери – твоей бабушки - фон Врангель. У меня есть два младших брата.

Не знаю, как мне реагировать на такое заявление… «Так. Успокойся. Вдохнула и выдохнула, как учил Казимир Эдуардович».

- Мама, давай рассказывай все честно, без утайки.

- Так я и рассказываю... ТОлько не перебивай меня, пожалуйста, иначе я заплачу.

- Хорошо... молчу, как рыба.

- У нас была заботливая и ласковая мама, которая всегда находилась дома, вместе с нами - отец почти всегда был занят - занимался наукой. А жили мы в старинном трехэтажном особняке в районе Амалиенау. Все в семье было спокойно до тех пор, пока Гитлер не пришел к власти. Нашего отца заставили вступить в национал-социалистическую партию и работать на благо рейха. Иначе ему грозило остаться безработным профессором. Он долго упирался, но потом смирился. Отец не мыслил себя без любимого университета. Многие преподаватели поступили также.

- А потом что произошло? – не удержалась я от вопроса.

- А потом Гитлер развязал войну. С каждым годом становилось все хуже и хуже. Уезжать из города к родственникам в Чехию уже не имело смысла. Мы так и остались ждать конца войны, все еще надеясь на лучшее.

Мама замолчала, собираясь с мыслями, и сделала несколько глотков из стакана с водой...

- В начале апреля сорок пятого, - продолжала она, - началась интенсивная ночная бомбардировка города Англичанами. Все ночи мы проводили в подвале собственного дома в грязном полуголодном состоянии. Весь центр превратился в сплошные развалины, в том числе и королевский замок, от которого остались одни руины. Податься было некуда. Водопровод полностью разрушили, многие улицы залило водой. Затем был штурм, город заняли русские.

Еще несколько дней мы боялись выходить из подвала. Дождались, когда в дом зашли солдаты, нашли нас и сообщили, что можно выйти на улицу. Рядом расположилась полевая кухня, и наc, впервые после штурма, накормили супом и кашей. Родители следили, чтобы мы ели понемногу - боялась, что случится заворот кишок. Отец ел и плакал. Никто не ожидал такого страшного конца войны. Хорошо, что наш особняк уцелел. Он находился в удалении от центра, в другом районе.

- Мама, вам повезло, – это всё, что смогла ответить ей я.

- Доченька, просо особняк находился в удалении от центра, в другом районе... Еще через день пришел русский офицер и приказал, чтобы мы перебрались наверх, в две спальни, а низ особняка займут военные. Пришлось потесниться. За неудобства нам платили едой и питьевой водой.

Так мы прожили почти полгода. Внезапно объявили, что всех немцев немедленно депортируют с территории Восточной Пруссии в Германию. Куда? Выбор был небольшой. Либо в восточный сектор Германии, где будет социалистический лагерь, либо в западную Германию, к любым родственникам. Тогда мне было пятнадцать лет, среднему брату двенадцать, младшему десять. Русских военных не интересовала дальнейшая судьба кенигсбергцев. Они получили приказ от Сталина переселить людей. На правах победителей, земли Восточной Пруссии поделили между собой Россия и Польша. Приказ необходимо выполнять.

- Да-а-а-а, мамуля, в те времена военные приказы выполнять умели...

- Из дома разрешили брать только личные вещи, документы и кое-что из скраба - то, что можно увезти на тележке или унести в руках. На сборы дали двадцать четыре часа. Родители всю ночь упаковывали личные вещи, папины старинные книги. Что-то перекладывали, что-то вытаскивали, потом снова пытались упаковать обратно. Обстановка была очень нервозная. Вдобавок ко всему, я почувствовала недомогание. У меня начался жар. Мама совсем встревожилась: