Джим Батчер - История призрака

— Я хорошо осведомлён о сверхъестественных аспектах нашего города — и о том, что улицы особо опасны последние шесть месяцев, или около того.

— Это... ещё мягко говоря, святой отец, — ответил Фитц.

Он кивнул.

— Уверен, твой опыт не был лёгким, — сказал он. — Я не буду добавлять ещё и моё недоверие.

Фитц прикусил на мгновение нижнюю губу.

— Хорошо.

— Мне также известно, — продолжил Фотрхилл, — что тень Дрездена, очевидно, принимала участие в этих вещах. Я предполагаю, это тот, с кем ты говорил?

— Да.

Фортхилл кивнул и осмотрел комнату.

— Он... он здесь с тобой, не так ли?

— Ничего себе, — сказал я. — Очко Фортхиллу.

— Да, — вздохнул Фитц. — Он... типа, заткнуться не может.

Фортхилл усмехнулся.

— Он очень... он был очень решительным молодым человеком.

— Он не изменился, — ответил Фитц.

— Ясно, — сказал священник. — Сын мой, я уверен, ты понимаешь, что сейчас неспокойные времена. Я боюсь, что должен получить подтверждение того, что он является тем, за кого себя выдаёт.

Фитц тупо посмотрел на священника. Затем на комнату.

— Ты слышал это?

— Да, — сказал я.

Я подошёл к дальней стене комнаты и просунул сквозь неё голову. С другой стороны было тёмное пространство, скрытое отделение для хранения, достаточно большое, чтобы в нём уместились несколько небольших шкафчиков. Скрытое отделение не было известно никому, кроме Фортхилла, до того дела, связанного с архангелом, некоторое время назад. Майкл Карпентер и я видели, как он открыл потайной чулан.

— Иди сюда, — сказал я. — Постучи в стену, вот здесь. Фортхилл поймёт, что это значит.

— Ээ, чувак, — ответил Фитц. — Я не вижу, где ты.

Я вздохнул.

— Ты слышишь мой голос?

— Да, — сказал он, — но это как... типа, что-то абстрактное. Этим довольно трудно управлять.

Это имело смысл. Он не мог, на самом деле, физически слышать мой голос. Дар Фитца чувствовать духов просто выражался как что-то, что его мозг мог воспринять — в данном случае, как звук.

— Ну, хорошо, — сказал я. — Подойди к задней стене комнаты, которую ты увидел, как только вошёл в дверь.

Фитц сказал Фортхиллу:

— Он пытается сказать мне, как доказать вам, что он не чушь собачья.

Затем он встал и пошёл через комнату.

— Хорошо, — сказал я. — Положи руку на стену. Теперь перемести вправо. Ещё немного. Ещё немного. Немного больше. Хорошо, теперь примерно на девять дюймов вниз и постучи костяшками кулака.

Он проделал всё это и, наконец, постучал в стену. Затем повернулся к Фортхиллу и сказал:

— Это значит что-нибудь для вас?

Старый священник сжал губы и кивнул.

— В самом деле. В самом деле, значит.

— Блин, — сказал Фитц, качая головой. — Старики.

Фортхилл улыбнулся этому.

— Хорошо, сын мой. Действительно ли ты настолько замёрз и голоден, как выглядишь?

Фитц попытался выглядеть беспечным.

— Я мог бы перекусить, полагаю.

— Как давно ты мылся под горячим душем?

Фитц закатил глаза и сказал:

— Сейчас, если честно, я не знаю, что это такое.

Фортхилл хихикнул и сказал в пространство:

— Дрезден, я уверен, что вы спешите, и что некий зловещий конец близок, но я не буду говорить с вами о деле, пока не провожу молодого человека.

Он сказал Фитцу:

— Та дверь ведёт в мою ванную. Есть душ. Есть картонная коробка под сливом с кое-какой одеждой. Я держу её под рукой для таких случаев. Не стесняйся выбрать что-нибудь для себя.

Фитц лишь хмуро взглянул.

— Мм. Хорошо.

— Приведи себя в порядок, — ответил Фортхилл твёрдым тоном. — А я пока пойду, поищу что-нибудь поесть. Ты предпочитаешь чай или какао?

— Эм, — сказал Фитц, — я буду какао.

— Превосходный вкус, — сказал Фортхилл. — Прошу меня извинить. — Он тихо удалился.

Фитц сразу огляделся.

— Я сомневаюсь, что здесь есть что украсть, — сказал я. — Фортхилла не интересуют земные блага.

— Ты шутишь? Взгляни на это место. Подушки, одеяла. — Он заглянул под кровать. — Три пары обуви. Да это чертовски больше, чем у моих парней. У Зеро только четыре пары носков и какие-то старые домашние тапки.

— Человек предлагает тебе одежду и пищу, — сказал я. — Ты всерьёз хочешь его обокрасть?

Фитц пожал плечами.

— Ты делаешь то, что должен, чтобы выжить, мужик. Я делаю. Все делают. Ничего личного. — Он заглянул в шкаф Фортхилла, в котором было полдюжины комплектов одежды, и покачал головой. — А. Он заметит, если я попробую взять что-нибудь.

Он посмотрел в сторону ванной.

— Вперёд, — сказал я. — Ты можешь закрыть дверь за собой. Я тебе говорю, парниша, Фортхилл — один из хороших парней.

— Это притворство. Нет никаких хороших парней, — сказал Фитц. — Или плохих парней. Есть просто парни.

— В этом ты ошибаешься, — сказал я.

— Слышал и прежде. Люди, которые хотят тебя использовать, всегда говорят, что они хорошие, — сказал Фитц. — Ты один из них, не так ли?

— Хех, — ответил я. — Нет. Я — высокомерная задница. Но я знаю, как выглядят хорошие парни, и Фортхилл один из них.

— Да мне всё равно, мужик, — сказал Фитц. — Я не принимал душ две недели. Если я скажу тебе отвалить, ты сделаешь это? Или мне продолжать слушать твоё нытьё?

— Извини, Фитц. Ты не в моём вкусе.

Он фыркнул, зашёл в ванную, закрыв за собой дверь. Секундой позже я услышал плеск воды.

Я недолго стоял в пустой комнате священника, осматриваясь. Там всё было просто, скромно, функционально и дёшево. Стёганое одеяло, покрывающее кровать, могло быть сделано мамой Фортхилла, когда он пошёл в семинарию. Рядом с кроватью была Библия Короля Якова. Которая тоже выглядела старой и потрёпанной.

Я покачал головой. Конечно, моя жизнь и рядом не стояла с сериалом Эм-Ти-Ви, в котором показывают излишества богатых и знаменитых, но даже у меня было больше, чем у Фортхилла. Как мог человек идти по жизни с таким минимумом? Ничего неизменного, ничего созданного, чтобы оставить после себя. Ничего, что говорило бы о его существовании.

Думаю, он из тех, кого не заботит собственное существование. Из тех, кто заботится больше о других, чем о себе — вся его жизнь, жизнь, которая мимолетна и драгоценна, как ничто иное, была потрачена на служение его вере и человечеству. В ней не было места ни романтике, ни славе.

Фортхилл и другие мужчины, живущие в рамках своих общин, никогда не могли избежать воспоминаний о том, что они упустили. И всё-таки, он никогда не привлекал этим к себе внимания, не искал сочувствия или жалости. Как трудно для него, должно быть было, посетить болтливую семью Карпентеров, зная, что он мог бы иметь свою собственную? Он когда-нибудь проводил время, мечтая о том, какая у него могла быть жена? Его дети? Он никогда этого не узнает.

Я думаю, именно поэтому они и называют это жертвой.