Юрий Моренис - Охота на вампиров

— Я вас оставлю, — сказал он. — Пойду гляну, как артистов устроили.

Он ушел. «Ангел» продолжал стоять столбом у двери. Эмма Матвеевна постаралась не обращать на него внимания, вся обратилась к гостю.

— Меня всегда занимала проблема меценатства, — объявила она. — Подобные люди вызывают восхищение. Я хоть и мэр, но вынуждена считать каждую копейку. Ни на что денег не хватает.

— Согласен, — кивнул Виктор Всеволодович. — Деньги счет любят, сколько бы их ни было. Но вы знаете, Эмма Матвеевна, я обратил внимание на наших творческих деятелей, когда понял фальшь и лживость постулата «искусство принадлежит народу».

Эмма Матвеевна ахнула:

— Ничего себе! Это же была главная директива советской народной культуры. Я хоть и медик, но азбучные истины мне известны.

— Я вначале, Эмма Матвеевна, задумался о понятии «народ». Что это такое, и есть ли он вообще?

— Население? Извините, я вас перебила…

— Согласен, население есть. Население — это Ивановы, Петровы, Сидоровы… То есть конкретные люди. Человеки… А человек — не народ, человек — это личность. Он отвечает только за самого себя.

Эмма Матвеевна с большим интересом смотрела на собеседника.

— Так что если что-то кому-то принадлежит, то только конкретному человеку.

— Но искусство не может принадлежать конкретному человеку!

— Не может. Но и оно состоит из отдельных произведений. Книги, картины, спектакли… Вот они-то как раз и принадлежат создателю, исполнителю или владельцу. Это то, что можно потрогать, ощутить и что-нибудь с ним сделать.

— А танцы, которые сейчас начнет исполнять наш ансамбль?

— А что танцы? Когда они создавались, то принадлежали хореографу, а теперь — танцорам. Как они их исполнят, так и примет публика, то есть конкретные зрители.

— Как интересно. Никогда об этом не думала.

— Так что, Эмма Матвеевна, «искусство принадлежит народу» — то же самое, что «погода принадлежит народу». Как говорится, «и все вокруг колхозное, и все вокруг ничье».

Мэр рассмеялась.

— Спасибо, Виктор Всеволодович, просветили. Значит, ваше меценатство — это забота о конкретных людях.

— Совершенно верно! — радостно улыбнулся Ерема. — Вот эта самая забота и привела меня в ваш город. Давно хотел у вас побывать, Эмма Матвеевна, а тут оказия.

— Что за оказия?

— Мои люди пропали в ваших местах, госпожа мэр. Дорогие и близкие мне люди.

Наконец до Эммы Матвеевны дошло, кто этот милейший старичок, так похожий на Кощея Бессмертного. Вспомнила и имя его, которое давеча называл полковник.

— Вы Ерема? — спросила она, побледнев.

— Наслышаны? — удивился Виктор Всеволодович.

— Не ждали мы вас так скоро.

— Люди пропали, — развел он руками. — Медлить нельзя.

— Вы нас захватили, и мы заложники?

— Почему, Эмма Матвеевна? Что мы, чеченцы какие или террористы? У нас своя вполне мирная методика.

Госпожа мэр смотрела на него и думала: вот тебе и философ, вот тебе и «искусство принадлежит народу»… На самом деле вот кому нынче все принадлежит. Эмма Матвеевна взяла себя в руки, собралась и даже улыбнулась. Нет, положительно ей этот старикашка нравился. Чувствовался в нем и организатор, и талант; люди пропали, а он не поленился, несмотря на свою древность, сам приехал.

Произвести впечатление Ерема умел. Был он весь из себя какой-то сказочный. Мог изобразить не только отрицательный персонаж, но и доброго домового, и сладкоголосого Оле Лукойе, но тут уж совсем мороз по коже пробирал. Те, кто его близко знал, предпочитали сурового, нежели ласкового. Сам говорил: если хочешь кого убить, объяснись прежде в любви, чтоб жертва перед смертью была счастлива. Да, пофилософствовать дедуля обожал. Его «глубокие мысли» про искусство могли оказаться просто трепом. Вешал лапшу на ушки с сережками эффектной даме, совершая психологический маневр. И тут, как говорится, мнение персонажа может не совпадать с взглядами рассказчика.

— Что же вы собираетесь предпринять? — спросила Эмма Матвеевна.

— Есть кое-какие идеи. Думаю, вы нам поможете.

— А если нет? Перестреляете?

— Да что ж вы такая прямолинейная, Эмма Матвеевна? Право, вас это не красит.

— Почему мы вам должны помогать?

Виктор Всеволодович глянул на златокудрого «ангела» и приказал:

— Выдь, голуба, разговор не про тебя…

Страж исчез.

— Я тут, Эмма Матвеевна, поинтересовался вашим М… Городок-то страшный.

— Удивили, Виктор Всеволодович.

— Он ведь разбойниками основан. Так до сих пор и разбойный. Даже мне до иных ваших уважаемых граждан — как до Луны…

— Кого вы имеете в виду?

— Памятник у вас на площади… Бюст, то есть…

Эмма Матвеевна откровенно расхохоталась.

— Нашли разбойника! Юрий Матвеевич! Знаменитый ученый, лауреат-перелауреат, подлинный создатель нашего М… Что до него здесь было? Деревушка с языческой колокольней… А теперь?

Зато отец его великий вор был.

— Матвей Родионович?!

— А то ж! Не буду вам говорить его кличку. Органам она хорошо известна, да только сопоставить ее с ним — не смогли. И выходит, вор-то он вор, а не пойманный.

— В этом его заслуги?

— Я вам коротенько одну историйку поведаю…

— Будьте так любезны, Виктор Всеволодович.

— Зря иронизируете, Эмма Матвеевна, все гораздо серьезнее. — Ерема блеснул очами из-за своих увеличительных стекол, и словно гром вдали пророкотал. — Сейчас у всяких террористов в моде угоны самолетов. Так вот, по-настоящему первый самолет оформил уважаемый Матвей Родионович в начале пятидесятых. Нет, конечно, это был не лайнер, а скромный «кукурузник». Но данный аэроплан летел из Якутии с партией ограненных алмазов. То есть с бриллиантами. Самолет как бы пропал над тайгой, сгинул без вести, но народу было угроблено достаточно.

— И где эти бриллианты?

— Неизвестно…

Эмма Матвеевна скептически посмотрела на грозного Ерему.

— Матвей Родионович вел скромный образ жизни.

— В том-то и дело. Мы с ним давно были знакомы, можно сказать, дружили. Скажу откровенно, я тоже каким-то боком оказался причастен к той операции. Не ожидал он такого количества жертв. Полагаю, раскаялся, отошел от дел, подался сюда, на родину, стал простым лесничим, иначе говоря, затворником. Но не помогло ему покаяние, все одно — наказан. Сын его предал.

— Юрий Матвеевич? В чем же его предательство?

— Видите ли, любезная Эмма Матвеевна, это для вас здесь была задрипанная деревенька с варяжским перстом в небо, а для других — родина. Простите за лирику, тихое место, где можно голову склонить. А сынок его чрево земли вскопал да начал в нутре ее ужасы творить. Я в курсе, что здесь происходит. Мне Мотя все подробно выложил. Когда выкладывал, сильно переживал, как боль испытывал. Может, потому и доверил мне самое дорогое.