Юлия Аксенова - Морок

— Давай я тебя встречу в следующий раз!

Стала отнекиваться, попыталась сделать вид, что не понимаю, к чему он клонит. А он возьми да и бухни открытым текстом: я, мол, был тебе начальником, поэтому благородно молчал, однако ты всегда очень нравилась мне; теперь же между нами никаких преград не наблюдается.

Я поинтересовалась, не считает ли он препятствием то обстоятельство, что является примерным семьянином. Кстати, это правда. Судя по тому, как и что он рассказывает о своих, он — внимательный муж и любящий, заботливый отец. Он ответил: главное, что я — женщина свободная, а остальные проблемы он уладит.

Вряд ли я пошла бы за Игоря замуж, даже если бы он предложил мне это. Хотя почему? Родить от него ребенка — одно удовольствие: будет здоровенький, потому что с хорошей наследственностью, ведь Игорь не пьет, не курит, редко болеет. Кроме того, счастливый, потому что папаша станет любить и баловать его. Но именно в силу своей любви к детям он ни за что не оставит уже существующую семью. Однако любопытство пересилило доводы рассудка, и я поинтересовалась, уж не собрался ли он разводиться.

Игорь пылко ответил, что давно об этом подумывает и что в этом нет ничего нереального. Но… Смысл последовавшей далее минут на пять изящной словесности сводился к тому, что прежде мне следовало бы недвусмысленно ответить ему взаимностью, а там видно будет.

Игорь явно смущался и чувствовал себя не в своей тарелке. Его голос то становился нежным и ласковым, то наглым и развязным.

Мне так неловко было за него!

Я не представляла, как от него отделаться, чтобы не обидеть, но расставить все точки над «i».

Говорила долго и пафосно. Про то, какой он чудесный, каким был безупречным руководителем, как я ценю его человеческие качества, как он приятен мне внешне… Потом хотела витиевато объяснить, как не желаю помогать ему делать то, о чем он сам впоследствии будет сожалеть, и так далее…

И вдруг выпалила правду:

— Я гордая: роль любовницы — не для меня. Я брезгливая: не подбираю чужих объедков!

Игорь помолчал. Я уже принялась обдумывать, как загладить резкость. Но он заговорил. Совсем другим тоном, естественным и дружеским — именно таким, каким всегда общался со мной на работе. Он сказал только одну фразу:

— Правда?! Сань, как же ты живешь-то?

Потом добавил уже без напора, просто грустно по-приятельски поделился:

— А я попробовать решил. Я в этом деле не мастак, ты, может, заметила? Если честно, не могу я больше: дом — работа — дом — работа; от жены никакой уже… радости… Ты мне правда очень нравишься. Извини за этот дурацкий разговор. — И добавил со смущенным смешком: — Я больше не буду. Но ты, если сама надумаешь… В общем, не пропадай!

Вроде бы инцидент исчерпан. А осадок, как говорится, остался.

Были хорошие приятельские отношения — и все, нету! Теперь, даже когда нужно что, двадцать раз подумаю, прежде чем Игорю позвонить, попросить.

С другой стороны, где-то в глубине моего коварного женского существа внимание этого мужчины мне приятно. Более того, оно меня даже в какой-то мере… бодрит… чтобы не сказать «возбуждает».

Если бы не мои высокие моральные принципы, поддалась бы я на его уговоры? — спросила меня хитрая Вера.

Нет. Разумеется, нет. Нет у меня никаких высоких моральных принципов. Просто я так не хочу. И не хочу Игоря. После всего, что он наговорил сегодня, я больше не могу его уважать. Откуда ж тут взяться желанию?

В этих отношениях я не вру, а горькая правда состоит в том, что для любви мне не достаточно возбуждения. Я могу любить только того, кого уважаю, и только до тех пор, пока уважаю. Это не теория — это практика.

Когда я изложила все это Верке, та неожиданно для меня удивилась: кто говорит о любви?!

Не знаю, мое это достоинство или беда, но факт тот, что интимная близость без любви или хотя бы легкой, быстро исчезающей влюбленности не доставляет мне никакой радости. По моим наблюдениям, большинство женщин устроены именно так. Просто одни более влюбчивы, другие — менее. Вот Верка, например, явно принадлежит к тем, кто более. Просто фейерверк искристых и легких, как шампанское, любовных переживаний. А я, увы, отношусь к тем, кто менее. За пять лет ни разу не влюбилась — это ж с ума сойти!

— А как же Алексей? — поинтересовалась Вера.

А что Алексей? Не знаю. Не знаю…

Виктор поднялся из высокого студийного кресла, промаргиваясь — софиты гасли и освещение стремительно менялось — и торопливо стирая салфетками грим. Сразу, как только титры программы сменил рекламный блок, он почувствовал пустоту и легкую грусть. Последняя передача. Когда еще ему приведется снова встретиться со зрителями в прямом эфире?

Когда знаешь, что в эту секунду на тебя смотрят миллионы глаз, что сотни тысяч сердец сопереживают твоим словам, что в твоей власти изменить взгляды, жизненную позицию, мировоззрение десятков, сотен, тысяч людей, когда чувствуешь свою силу и ответственность… Это такой фантастический допинг, такой полет! Для птицы махать крыльями и ловить воздушные потоки, наверное, тоже тяжкий труд; зато она летит!..

Он неожиданно почувствовал себя как пассажир воздушного судна, покинувший борт после длительного перелета, ступивший ногами на твердую почву — и оглушенный тишиной и неторопливостью течения времени.

Виктор подумал, что обязательно вернется, не сможет не вернуться. Но сейчас — долгожданная передышка!

Он пригласил Линду в кафе и выпил с ней по рюмочке крепкого хереса за передачу ей всех полномочий ведущего.

Домой вернулся поздно. Оставшийся резерв сил потратил на то, чтобы три минуты постоять под душем и откинуть с кровати тщательно застланное утром покрывало.

Следующий, выходной, день Виктор начал с похода в парикмахерскую. Не в салон при телецентре. Не к личному парикмахеру! В обычную среднюю парикмахерскую на углу рядом с домом!!

Он попросил остричь волосы покороче. Парикмахер узнал клиента и принялся причитать что-то относительно чести и ответственности. Виктор попросил его об ответственности забыть и сделать что-нибудь простенькое… Почти задремал в кресле… Через полчаса по команде парикмахера открыл глаза.

Из зеркала смотрела его округлившаяся, лоснящаяся самодовольством и наглецой физиономия в окружении коротеньких, едва ли не поднимающихся торчком светлых прядей. Виски и затылок были выбриты машинкой, сквозь короткий ежик просвечивала кожа. Все вместе напоминало облик неофашиста, офицера действующих частей американской армии или охранника при русском олигархе.

— Класс, — искренне прошептал Виктор.