Роберт Мазелло - Кровь и лед

— Отчасти. А что?

— Дело в том, что пора возвращаться.

Майкл ничего не имел против. Как он ни силился на некоторое время забыть о льдине в лаборатории Дэррила, последние несколько часов мысль о ней преследовала его неотступно. Журналист боялся, что именно сейчас он упускает какой-то уникальный кадр.

— Мне должна позвонить жена, — пояснил Данциг.

У Данцига есть жена? Майкл опешил. Столь банальное и незатейливое объяснение в устах такого неординарного субъекта, как Данциг, показалось ему нелепым.

Данциг, очевидно, почувствовал оторопь Майкла, поскольку добавил:

— По-моему, в этом нет ничего удивительного.

— Но когда вы с ней видитесь? — крикнул Майкл в ответ, складывая оборудование в сумку. — Я думал, вы тут постоянно живете.

— С перерывами, — ответил Данциг.

— А где она живет? — спросил Майкл и тут же добавил: — Хотя нет, погодите. Расскажете мне, когда я спущусь.

Как только Майкл присоединился к каюру, спустившись на усеянный костями берег, Данциг сообщил: «Майами-Бич», и журналист помимо своей воли рассмеялся.

— А что в этом такого?

— Да нет, ничего. Просто меньше всего ожидал услышать про Майами.

— А что ожидали услышать? — полюбопытствовал Данциг, когда они уже шли к собачьей упряжке.

Ответ пришел к Майклу мгновенно:

— Валгаллу.

Первые несколько минут Синклер с Элеонор просто привыкали снова дышать, ходить… жить, в конце концов. Хотя в каком месте и времени, они и приблизительно не представляли.

Источник тепла в комнате — горящую оранжевым металлическую решетку под стеной — первой обнаружила Элеонор. Насквозь промокшая девушка склонилась над ней, ожидая увидеть внутри огонь и почувствовать запах горящей древесины или газа, но услышала лишь приглушенное гудение, а запаха странный предмет вообще не издавал. Поборов смятение, она приблизилась к нему и шепотом подозвала Синклера.

Оба непроизвольно перешли на шепот.

— Это камин, — тихо сказала она. — Мы можем высушить одежду.

Синклер помог ей снять мокрую шаль и накинул ее на спинку стула, который приставил к обогревателю. Элеонор сняла туфли и также поставила перед раскаленной решеткой.

— И ты разденься, — сказала она. — Пока… что-нибудь не произошло.

Что могло скрываться под этим «что-нибудь», Элеонор была не способна представить при всей своей фантазии. Было непонятно, находятся ли они среди союзников или в стане врага, например, в Турции, России или, чего доброго, в Тасмании. Более того, Элеонор до сих пор не до конца верилось в то, что они живы.

Впрочем, сейчас было не время об этом думать.

— Снимай мундир, — велела она. — И сапоги заодно.

Синклер сбросил с плеч военную форму, и Элеонор развесила ее перед камином, а сапоги поставила рядом с туфлями. Затем он снял саблю и положил на стул рядом с мокрой одеждой, но так, чтобы оружие в любой момент можно было схватить.

После этого они сели поближе к теплу, ежась и поглядывая друг на друга. Каждый из них втайне пытался понять, что знает, понимает или… помнит человек напротив.

Элеонор, к ее ужасу, помнила слишком многое. И неудивительно, ведь в течение долгого времени — какого именно? — она жила исключительно воспоминаниями… Спала и грезила, уносясь мыслями в прошлое, вновь и вновь переживала события минувшей жизни.

Сидя в мокрой одежде перед обогревателем, плотно обхватив колени, Элеонор думала о том вечере, когда они с Мойрой грелись перед очагом в холодной комнате на верхнем этаже лондонского пансиона… О вечере, когда мисс Найтингейл объявила о намерении отправиться с небольшой группой медсестер-добровольцев на крымский фронт.

Синклер закашлялся и прикрыл рот холодной бледной рукой. Элеонор провела по его лбу все еще негнущимися пальцами. Сделала она это подсознательно — слишком уж часто медсестре приходилось успокаивающе прикладывать руку ко лбам раненых солдат, мечущихся в агонии в военных госпиталях Скутари и Балаклавы.

Синклер бросил на нее беспокойный взгляд раскрасневшихся глаз и спросил:

— Как ты… — Он запнулся, но, подыскав более нейтральное слово, продолжил: — Ты в порядке?

— Да… — ответила она.

В данной ситуации сказать что-то более определенное было сложно. Вне всякого сомнения, она жива, но кроме этого, Элеонор больше ни в чем не была уверена. Как и Синклер, девушка пребывала в полнейшем замешательстве; оба промерзли до костей, и даже необъяснимо равномерное тепло от непонятной решетки не помогало согреться. И еще они оба ослабели — как от обыкновенного голода, так и от невыносимой жажды…

Ей вдруг пришло в голову, что она может умереть снова… причем скоро… И невольно задумалась, будет ли повторный процесс умирания по ощущениям отличаться от предыдущего.

Нет, хуже того раза быть просто не может.

Синклер обвел глазами помещение, и Элеонор, перехватив его взгляд, огляделась. Из квадратной емкости с водой, окутанной бледно-сиреневым светом, пыталось выбраться существо наподобие огромного паука. Вдоль стены тянулся длинный стол вроде барной стойки, только с похожими на цветочницы чашами, встроенными прямо в столешницу. На столе стояли черный металлический предмет и белый ящик, а за ними Элеонор увидела винную бутылку. Синклер, очевидно, тоже ее заприметил, так как резко вскочил.

Схватив бутылку, он обтер этикетку рукавом пышной белой рубашки и внимательно изучил надпись.

— Она? — спросила Элеонор.

— Пока не уверен, — ответил он, выкручивая пробку.

Синклер поднес горлышко к носу и сразу отпрянул.

Сомнения Элеонор отпали — это их бутылка.

Бесшумно ступая по полу в одних только носках, он вернулся к обогревателю и поставил бутылку между ними, словно отец птичьего семейства, который принес в гнездо добычу. Синклер ожидал, что Элеонор ее возьмет, но она медлила. На душе было гадко от мысли, что, очнувшись после бесконечно долгого кошмара, она вынуждена вновь в него окунаться. Бутылка стояла перед ней как мрачное напоминание об ужасном прошлом. Она олицетворяла смерть, но в то же время — если жажда доведет Элеонор до полного изнеможения — и жизнь. Почувствовав отвратительный запах содержимого, девушка невольно задумалась, а не та ли это самая бутылка, которую Синклер прикладывал ей к губам на борту «Ковентри»? Если да, то как ее угораздило очутиться здесь, сейчас, в этом странном месте? Может быть, один из матросов выбросил бутылку в бушующее море, после того как их сковали цепями и…

Элеонор резко осадила мысли, подобно кучеру, останавливающему упряжку лошадей внезапным рывком поводьев. Она не может позволить себе думать об этом, просто не имеет права. Ей так долго удавалось управлять эмоциями, поэтому она и сейчас не должна подпускать к себе страшные мысли. Придется их обуздать, контролировать, если потребуется — сурово одергивать, словно непослушного ребенка, отбегающего от родителей слишком далеко. Иначе она сойдет с ума.