Роман Лерони - Багряный лес

— Дмитрий Степанович, я вас подменю, — сказал он, делая то, что было условлено ранее.

Гелик кивнул в знак благодарности и быстро спустился по лестнице вниз.

Саша напряженно наблюдал за группой спецназовцев, которые с досадой на лицах смотрели то на него, то на попискивающие на полу коробочки.

— Эй, — окликнули его. — Это ты будешь офицером?

— Я, — ответил Саша.

— Тебя слушают?

Говорили негромко. Пустое пространство огромного зала усиливало даже самый незначительный шорох.

Лерко понял, что спрашивают о том, установлена ли у него рация.

— Да.

— Можешь ее вырубить?

— Нет.

— Все пассажиры вышли?

Александр перед тем, как ответить, сделал паузу, ожидая, что в динамике, установленном в его ухе, он услышит приказ Ивана молчать. Но было слышно только фоновое шипение эфира.

— Да, все.

— Сколько вас?

Тридцать.

— Раненые есть, больные? — Из группы спецназовцев вышел рослый малый в маске-шапочке на лице. Из-за этого его голова была похожа на головешку и устрашающе таращилась тремя отверстиями — для глаз и рта.

— Кажется, нет. Никто не жалуется. Ранен только один из захватчиков, но он на ногах.

— Чего они хотят?

— Не знаю. — Саша действительно этого не знал.

— Что случилось с твоим сопровождающим?

Александр ответил с усмешкой:

— Лежит возле туалета. Я его вырубил. Не терплю, когда проявляют большое рвение к досмотру…

Беседовавший с ним спецназовец спустился еще на одну ступень, но замер, когда услышал предупреждающий писк мины, которая лежала почти у самой лестницы.

В зал уверенным размашистым шагом, вошел Иван.

— Кто из вас будет говорить со мной? — строгим, бескомпромиссным голосом спросил он, обращаясь к спецназовцам.

Они переглянулись.

— Я, — ответил тот, который до этого говорил с Александром.

— Ты кто такой?

Из туалета вышел Гелик и стал возле Лерко.

— Я тот, который передаст все твои требования тем, кто их рассмотрит…

Иван нахмурил брови:

— Мне недосуг играть в "испорченный телефон". Позови кого-нибудь, кто имеет действительную власть, а не обязанность бегать по приказам с пушкой.

Спецназовец хотел было что-то ответить, но за его спиной раздался повелительный и спокойный голос:

— Я буду говорить.

— А ты кто такой? — Иван прищурил глаза, внимательно изучая человека в штатском костюме, который неторопливым, даже немного ленивым шагом спускался по ступеням. При его появлении спецназовцы подтянулись, поправили на себе снаряжение и оружие.

— Переверзнев, — ответил человек таким тоном, словно этого было достаточно. — Чего ты хочешь? Но перед тем, как я услышу ваши пожелания, мне необходимо получить твердые гарантии того, что с заложниками ничего плохого не произойдет, и после выполнения всех ваших требований они будут освобождены вами все без каких-либо дополнительных требований.

Человек в штатском продолжал спускаться по ступеням. Он уже миновал то место, где стоял тот спецназовец, который разговаривал с Лерко. Часто запищала мина. Через несколько секунд к ее писку добавился хор остальных, но Переверзнев продолжал медленно и лениво спускаться вниз. Иван, прикрыв собой Гелика и Ивана, стал оттеснять их в сторону лестницы, которая вела на нижний, подвальный этаж вокзала. Когда писк стал монотонным, он произнес спокойным тоном:

— Господин министр, я не испытываю большого желания вести переговоры с человеком, который нисколько не дорожит не только собственной жизнью, но и судьбами тех, кто находится рядом с ним… Считаю переговоры сорванными и оставляю за собой право поступать так, как посчитаю нужным.

Иван развернулся и, толкая впереди себя Лерко и Гелика, пошел к выходу, постоянно, шепотом, торопя своих спутников. За их спинами на пределе продолжали звенеть сигналы мин.

— Стоять! — раздался требовательных крик, и немного тише было добавлено: — Свидание разрешено, мать вашу…

После этих слов Гелик словно споткнулся. Он остановился и стал разворачиваться, не обращая ни малейшего внимания на попытки Ивана заставить его идти. Он оттолкнул от себя Ивана и пошел обратно. Дойдя до границы мин, он остановился…

Два человека смотрели друг на друга.

Лекарь сделал еще один шаг.

— Иван, — испуганно зашептал Александр, наблюдая, словно завороженный, за тем, как Гелик делает еще один шаг навстречу своей смерти. Писк мин стал почти оглушающим. Министр стоял неподвижно и снисходительно смотрел на приближающего к нему человека. — Иван!.. Лекаря надо остановить, — шептал Саша, но вдруг закричал: — Это они!.. Они убьют себя и нас!..

— Кто они? — не понял Иван. — Кто?

— Уводи автобус! — крикнул Лерко, устремляясь к Лекарю, который продолжал идти, не сводя немигающих глаз с министра. — Уводи! Быстро!..

С ходу, в прыжке Александр бросился на Гелика, сбил его с ног. Они покатились по полу, борясь друг с другом, один — стараясь хотя бы на несколько сантиметров приблизиться к минам, другой — напрягая все силы, увлечь прочь от них. Лекарь сопротивлялся изо всех сил. Он кричал, выл, кусался и царапался. Несколько глубоких царапин истекали кровью на лице Саши. Гелик был необыкновенно силен. Каждый его мускул превратился в камень. Он лягался и бил кулаками. Его выкаченные глаза, перекошенный в крике рот, застывшие густые и глубокие морщины — его безумие смотрело прямо в лицо Саше, который, напрягая последние силы, старался удержать этого человека от необдуманного шага.

— Пусти!!! — вопил Лекарь. — Я проклят!.. Пусти же меня-а-а к нему!!! Ты не имеешь права!

Сминаемый им, кряхтящий в схватке, Александр цеплялся за него как мог, но Лекарь упрямо лез к минам, которые уже перешли на непрерывное, предельное визжание — они были слишком близко, и до непоправимого оставались какие-то сантиметры. Гелик же был готов цепляться за них зубами.

— Пусти-и-и!!!

— Лекарь, — стонал Александр, разрывая на том одежду. Сильно мешал ранец с бомбой за плечами, но Гелик словно не замечал этого и дрался с удвоенной энергией. — Лекарь… Оставь его… У тебя "салют"!.. Лекарь, послушай меня. Успокойся. Здесь есть невинные люди — они-то за что пострадают?.. Лекарь, не губи их.

Гелик брызгался слюной и шипел, выкатывая свои и без того ужасные глаза:

— Это он!!! Я узнал его… Это он, убийца!!!

Он шел коридором больницы и вспоминал свое прошлое. Лишения минувших лет часто приводили его в больницы, заставляли месяцами мять серые больничные простыни. Хотелось бы думать, что это было давно, но короткий календарный шелест в воображении отмерял ничтожный отрезок времени длиной всего в три года. Воспоминания о тех днях тяготили и печалили всякий раз, когда память случайно попадала в темные и сырые коридоры прошедших лет. Именно такими он их и вспоминал: темными, сырыми, глухими и туманными. Они ему ничего не дали, кроме боли и страданий, лишений и переживаний, отчаяния и утрат. И он заставил себя думать так, словно его жизнь началась только три года назад. Иногда становилось до невыносимости жаль тех лет, которых как бы уже не было, и которых было почти в десять раз больше, чем его теперешней настоящей жизни, и он с осторожностью сапера прощупывал в своей памяти прошлое в поисках тех моментов, о которых хотелось думать, что они были радостными и счастливыми. Такие моменты были, но их было так ничтожно мало, что часто путешествия в прошлое не могли ничего принести. Детство?.. Может быть. Вполне может быть, но сейчас он не мог понять того недоразвитого, недоношенного, незрелого и откровенно глупого счастья. Разве может быть человек счастливым от того, что он не знает, что такое быть счастливым, и живет на одних впечатлениях…